Роман Цебриков
В о к р у г О ч а к о в а.
1788 год.
(Дневник очевидца)
Штурм Очакова 6 декабря 1788 года. Гравюра А. Берга по оригиналу Ф. Казановы. 1792 г. ГИМ.
Публикуется по изданию: Русская Старина, 1895, т.84, №9. Стр. 147-212.
Историческая справка. Цебриков Роман Максимович – переводчик, член Российской Академии, музыковед, пианист; род. 1 октября 1763 года в Харькове, где и воспитывался, а затем, около 1778 года, приехал в Петербург для окончания образования. Из Петербурга Цебриков отправился на свой счет в Германию вместе с посланными туда из России молодыми людьми, и в 1784 году находился в Лейпциге и Нюрнберге. Здесь он, не получая никакого пособия и доставая себе необходимые средства преподаванием русского языка немцам, приобрел хорошие познания в иностранных языках. В 1785 году он возвратился из-за границы, был определен переводчиком в Коллегию Иностранных Дел и в 1788 году назначен состоять при походной канцелярии кн. Потемкина.
Весь 1788 год и начало 1789 года он пробыл под Очаковом, ведя дневник, в который заносил изо дня в день все, что видел, слышал, испытывал и переживал, начиная с 8-го мая 1788 г. (в Елисаветграде) и оканчивая 2-м февраля 1789 года (в Кременчуге). В этом дневнике, напечатанном под заглавием "Вокруг Очакова" в "Русской Старине", 1895 г., № 9, стр. 147-212 (отдельный оттиск СПб. 1895), находится много интересных подробностей, касающихся Очаковской осады, но также много ненужных мелочей; так, напр., он находит нужным записать, что Потемкин, "ходя ввечеру по своей палатке, ногти обгрызал" и т. п. Служба Цебрикова в походной канцелярии Потемкина под Очаковом состояла в переводе на иностранные языки известий о наших победах, для сообщения их русским министрам, находившимся при иностранных дворах.
В 1809 г., будучи статским советником, Цебриков служил помощником начальника III-го отделения ("Коммерческого Уложения") Комиссии составления законов, образованной в этом же году; в 1814 г. он имел уже чин действительного статского советника и состоял в секретной экспедиции Министерства Внутренних Дел, а в 1816 г. – в таковой же – в Коллегии Иностранных Дел. Цебриков пользовался в начале нынешнего столетия известностью опытного литератора, и 13-го ноября 1809 г. был избран в члены Российской Академии, причем получил пятью голосами более, чем забаллотированный в том же заседании И. А. Крылов.
Играл на скрипке, флейте, клавикордах, владел техникой генерал-баса. В 1805-10 создал значительный в русском музыковедении труд (рукописный), посвященный философским и теоретическим проблемам музыки – «Отрывки о музыке, рассуждая о ней в нравственном смысле» (включает главы о предмете музыки, о мелодии, гармонии, церк., воен., театр. музыке, нар. песнях и др.). Проявляя особый интерес к музыкальной эстетике и теории музыки, перевел на русский язык некоторые из работ иностранных авторов.
Умер Р. Цебриков скоропостижно 3-го февраля 1817 года, в Петербурге, похоронен на Смоленском кладбище.
* * *
Мая 8-го дня. Сколько несчастных, сколько бедных и голодом страждущих. В здешнем госпитале лежит больных солдат более двух тысяч; но какой присмотр: медикаментов нет, в белье недостаток. Погонщики, привезшие сухари из Харьковского наместничества, едва пропитать себя могут подаянием милостыни. Росписание генералам, где кому командовать. Михайло Петрович Румянцев, генерал-поручик, насилу, по убеждению князя Долгорукова, поехал в Крым. Он весьма доброй души господин, рассуждает хорошо и меня весьма ласково всегда принимал, наиболее же благосклонность оказывал, когда забавлял его игрою на фортепиано. Сей день подал записку решительную Попову с тем, чтоб или в Петербург отправить, или здесь оставить. Оставлен на место бывшего переводчиком в Константинополе Алопеуса. Попов сказал, [148] что писать будет о том к графу Безбородко. Обедал у Юрья Долгорукова; он весьма печален, что полгода живет без дела и не отправляется в цесарскую армию.
9-го. Частые посещения Самойловой светлейшего. Просила за мужа. Смех тому других. Ему повелено править ариер-гвардиею.
12-го. Позван был Поповым и поручен в ведомство коллежскому советнику барону Биллеру. Сей день дано и дело делать. В вечеру у князя светлейшего итальянцы играли квартеты в его спальне. Биллер по секретной экспедиции иностранных дел.
13-го. Заболела графиня Браницкая, племянница светлейшего, которую он часто посещал, и ради ее болезни весьма беспокоился. Изображение хитростей Сартиевых, строющих им при князе в рассуждении музыкантов.
15-го. Приближенные к светлейшему: Рибас, Фал., Шир. (письмоводитель Попов). О том толки и собственные замечания. Бавер – артиллерии капитан.
21-го. Приехал курьер с тем, что кораблей турецких множество прибыло под Очаков. На наше обсервационное судно напал турецкий фрегат, против которого, обвиваясь долгое время и увидя приближающиеся еще два, зажгло себя и подняло себя и фрегат турецкий на воздух. На нашем судне было 40, а на турецком 150 человек.
22-го. Репнин князь ночью уехал в армию.
24-го Слышно, что разбито 16 наших судов. Князь светлейший уехал в Кинбурн. Светлейший князь разослал по всем окрестностям повеление по церквам просить Бога о ниспослании победы против неприятеля. Писал получаемые в шифрах из Константинополя ведомости.
27-го. Вышло росписание канцелярским, кому ехать в поход. Один говорит, у меня есть конфорка кофей варить; другой – нет, брат, у меня лучше – на чай таганчик; третий – у меня сухари; четвертый – купил два пуда сахара, два фунта чая я проч. Один жалуется, что взятое вчера жалованье проиграл в банк; другой – нет ничего в поход. Меня спрашивают, что ты не стоишь в росписании. Я молчу и повинуюсь предопределению etc. etc. etc.
30-го мая. Пред обедом выехал светлейший князь из Елисаветграда в поход. В лагере остановится по Буге реке, подле слободы Александровки. При прощании множество господ, коих велено от светлейшего довольно подчивать. Когда князь Потемкин шел из надвору в горницу и давно ожидавший проситель резолюции на свое дело напомянул ему о том низким поклоном и переисполненною благоговения и подобострастия речью, то получил в ответ грозный вид и сии слова: «Ну, поезжай к чорту. Вы не даете отдыху». А когда садиться уже в карету, то, увидя подающего письмо или прошение, сказал: «Вы очень повадились меня тревожит». Вспала тогда на мысль, сказанная одною просительницею у утрудившегося от многих дел и отказывавшего ей государя речь: «Так, государь, сложи с себя диадему, ежели не хочешь просьб наших довлетворить».
Граф Браницкий с ним вместе в карете уехал, а графиня Браницкая, со многими знатными поляками, отправилась в Белую Церковь.
Весьма трогательное прощание графа Браницкого с земляками своими.
Говорят, будто светлейший князь, садясь в карету, сказал графине Браницкой с жалостным видом (иные прибавляют – и со глубоким еще вздохом): «Ну, что делать, надобно идти против неприятеля»...
Сей день и князь Юрий Владимирович Долгоруков, отправя обоз свой в Архангельск, где велел ему себя дожидаться, поехал также и сан к светлейшему князю в лагерь, чтобы проститься. Он поедет в цесарскую армию для обсервации военных действий оной.
Я с великим сожалением расставался с Карлом Карловичем Бухольцовым, графом Витгенштейном и прочими, находящимися в свите Долгорукова князя; ибо они по командире своем добродушием, благосклонностью и ласковостью примерно образованы сими же благородными качествами, и редко где найти можно такого командира и подчиненных.
31-го мая. Понемногу начал подыматься княжеский обоз. Попов остался, однако, еще дня с три в Елисаветграде; г-жа Самойлова также намерена была уехать в Кременчуг. Музыканты отправлены в Кременчуг, выключая трех певчих, кои будут по походам с игуменом, духовником его светлости, странствовать.
1-го июня. Экспедитор мой, барон Биллер, велел мне сей же день быть готову в поход. Сия неожиданность весьма меня опечалила: ибо у меня совсем ничего к тому не было; но, подумав несколько после о трудностях и голоде, который должен буду терпеть, успокоил себя философическими мыслями, что Архитектор всего сего чудесного здания и первый назидатель причин нравственных, в кои человеческие деяния включены, по неисповедимым нам своим намерениям, так от вечности в неизглаголанном своем чистейшем разуме устроил, и нет ничего в мире сем истинно злого. В 9-м часу по обеде простился с Андреем Ивановичем Ставицким, который оставался, по причине болезни, в Елисаветграде, и прочими, а наконец с Дзюбиным, моим сотоварищем квартирным, не без некоего, с сим последним. сожаления. Пошел в крепость, где велено было садиться и ехать. Однако, всю ночь проспал, а выехали на рассвете.
2-го июня. Из Елисаветграда поехали на Грудскую. С нами был барона Биллера обоз. Федор Федорович Корф, из Курляндии родом, с первого вида являющийся дружелюбия преисполненным человеком и отправляющий со мною по одной экспедиции должность, прощался с графом Цукато, майором Чугуевского полка, который назначен был в передовом корпусе, весьма разительным образом.
Сей день ехали мы без всякого удовольствия, ибо было ветрено и дождь шел. В Грудской, 15 верст от Елисаветграда, немного остановясь, увидели множество больных солдат, шедших в елисаветградский госпиталь из армии, и поехали прямо до Великой Виски, также 15 верст, где, спрашивая о квартире, услышали, что все заняты больными, и мы с трудностью пристали у отставного лейб-гусара, у которого в горнице напоказ висит дулама, бруслук, чакчиры и прочие гусарские снаряды. Он хвалился, что князь, остановясь в его доме (т. е. избушке), приглашал его в службу опять.
3-го июня. На рассвете выехали из Великой Виски; до Плетеного Тошлика, куда мы взяли свой путь, было 15 верст расстояния от первого. Солнце показалось в великолепном виде, предвещая быть дню светлому; небо покрыто было прелестнейшим голубым цветом; везде царствовала тишина.
Въезжая в Плетеный Тошлик, повстречался с нами весьма длинный обоз или, лучше сказать, наполненные больными телеги, шедшие в елисаветградский лазарет. Зреть на сих страждущих не можно было без испущения вздохов и восчувствования сердечного соболезнования.
От Плетеного Тошлика до городка Павловска 20 верст, проехали в спанье. Ввечеру ходил я с Корфом на всенощную, получили на оной просфоры. После – в сад генерала Зверова, довольно регулярный; но более при заведении оного взираемо было на пользу, нежели на увеселение. Для дому есть другой, порегулярнее, сад; дом и сей сад окружены крепостцею. В Павловске, переночевав, не знали, куда ехать: на Корабельную ли, или в Станкевичеву слободу; до сей было 40 верст, но прямая дорога, а до первой 15 верст, но в сторону; мы решились ехать до Станкевичевой.
4-го июня. На половине дороги, где отдыхали, от Павловска до Станкевичевой настигли мы обоз с сухарями, состоящий из пяти сот фур; каждая фура запряжена была четырьмя водами. Главный над обозом надзиратель жаловался, что волы дохнут, сухари трутся и им немалое затруднение будет в отдаче оных полкам, и примолвил: «Сохрани Боже, чтобы не понести и убытку, ибо верно, вес оных уменьшится», и сказал, что также пять сот фур уже вперед отправлены.
Мы отдыхали в небольшой долине, где добрые человеки небольшой выкопали колодезь, из коего погонщики до нас еще всю воду вычерпали.
В Станкевичевую слободу приехали ночью. Здесь наша хозяйка хвалилась добродушием своего господина, но оное основано на собственных его прибытках.
5-го июня. От Станкевичевой слободы до Скаржинки 15 верст. На дороге повстречались нам отвезшие сухари в армию пятьсот фур, но на каждой фуре лежало больных солдат с разных полков по три и четыре человека; одного увидели мы мертвого, и когда сказали о том погонщикам, то они объявили нам: «Да уже мы трех на дороге, выехавши из лагеря, погребли» (лагерь отстоял только на 25 верст)»
В Скаржинке повстречался шедший с крестом священник с дьяками и четырьмя человеками, составлявшими весь ход, для освящения вновь выкопанного колодезя (сей день был праздник Святой Троицы). Он нас покропил, чем мой товарищ недоволен был, ибо он спал тогда, и притом лютеранин, не слишком уважающий церковные обряды греческие, от простолюдинов у нас за великую святость признаваемые. Но я почел сие за хорошее предвещание. Люди из сей слободы все было разошлись, но когда армия выступила на весне в лагерь, то и они опять в свои воротились домы, отчего лишились скота, живности в проч., и нет ничего в оной, даже и хлеба. От Скаржинки до лагеря по сей стороне Буга было верст с десять. Лагерь был от прекрасной слободы Александровки в 4-х верстах; около ее весьма хороший хлеб родится, по низменности мест, влажностью изобильных; но теперь вся пуста, и никого нет, кроме одного сержанта с двумя или тремя казаками, оберегающего домы, чтобы солдаты оных на дрова не ломали. Мы лишь только приехали, то и дело скоро нашлось. В девять часов послышали мы, что ехать далее. Светлейший часов в девять прежде всех уехал, а за ним канцелярия.
6-го июня. Двинулся весь обоз прежде армии; я проспал всю дорогу (15 верст) и проснулся уже на месте, тучною травою изобилующем. Остановились мы при речке, называемой Мертвые воды.
Скоро потом подоспели и полки, расположившиеся против нас на покате противолежащей горы, оставив посредине между нами небольшую долину, орошаемую малою речкою, что весьма являло прелестный вид.
Другая половина армии, или передовой корпус, переправилась уже 27-го апреля на понтонных мостах чрез Буг, от селения Александровки в 5-ти верстах. Она также маршировала вдоль по Бугу к Очакову, как и мы, но сей день с нашею нельзя было видеться ей, ибо положение мест заставило нас уклониться несколько от 6ерегов бугских.
В лагере во всем недостаток: обоз светлейшего не пришел еще с провизией и канцелярия теперь голод терпит. У князя Репнина занимает палатку. Сам князь обедает у графа Браницкого. У маркитантов один хлеб да говядина и то редко, да и сего негде, не в чем и нечем варить; дров нету, тростнику – также, посуды нету. При всем том музыка играет, по местам раздаются голоса песенников.
В обозе княжеском были и палатки положены, почему приехавшие канцелярские попрежде должны спать то в кибитках, то под небесною палаткою.
7-го июня. Выступили полки и обозы в поход в 4-м часу поутру.
Множество экипажей, людей, лошадей не видавшему весьма покажется удивительным. Ежели рассудить, колико стоят затруднений в составлении и собрании такого многолюдства и пособий, требующих в поле, степи питательных средств, то почти непонятно, как все устроено и в порядок приведено.
В средине шли обозы, по левую сторону конница, а по правую – пехота, однако так, что по превосходному числу полков конницы по обеим сторонам она яко преградою маршировала. Взор на таковой вид не иначе, как величественностью поражается; со всех сторон раздается звук труб и духовых инструментов; барабанный бой наводит некий род ужаса; литавров шум воспаляет кровь и ест ужасно величествен. Таковая огромная группа породила во мне мысли о жизни и смерти, о могуществе царств и падении оных, о великих издержках и долговременных трудах на доведение войны в состояние защищать отечество, и мрачную мысль о плодах: зреть на сращении несказанный урон и внезапное разрушение наших намерений.
На что ты, о смертный, произведен на сей свет! Чтобы быть пленником своих страстей. Сии войска, сии гордые кони, убранные различными украшениями, сии бесчисленные обозы – не страстей ли твоих плоды? И самая война, причины которой покрыты верою, справедливыми требованиями и защитою отечества и прав оного, не чаще ли бывает источником гордости, тщеславия, зависти одной особы, а по большей части еще и частной?
Князь Репнин со многими генералами, штаб и обер-офицерами ехали между обозом верхами.
Часу в 10-м стали лагерем подле Буга неподалеку слободы Новогригорьевской. Я, по приезде, тотчас пошел купаться; но великое затруднение было дойти до берега за болотом, в котором растет камыш. Потом зашел в Новогригорьевск, где почти все жители вышли было из своих домов, но, увидя приближающуюся к селениям своим армию, опять начали возвращаться.
8-го июня. Был растаг. Сей день приехал полковник Корсаков с известием, что вчера на морском сражении три судна наши истребили (сожжено одно, а два разом сорвано).
Сему сражению сей же день сделан был план, который я на французский язык росписал и который послан был римскому императору. Прибыл князя светлейшего обоз.
9-го июня. Выступили обозы некоторые вперед. В 10-м часу утра был молебен за одержание на море победы. При выезде канцелярии иного заботились о недостатке лошадей, коих неоткуда было взять. В первом часу прибыли к слободе Новотроицкой. Напротив нас, по той стороне Буга, виден был и передовой корпус, лагерем стоявший на покате горы в наипрелестнейшем виде. Картины восхитительные.
10-го июня. Велено наводить мосты чрез Буг, но неудобность в тои светлейшего весьма огорчила, и узнано, что лучше было переезжать через Буг подле Александровки.
Полковник Герман, Московского полка, говорят, всему тому причиною. Однако, велено выискивать здесь удобное место к переправе. Сей-де Герман уверил его светлость, что весьма удобно переправляться у слободы Новотроицкой6, хотя тому князь Репнин и другие весьма противоречили. Когда светлейший спросил Германа: «На сем ли месте переправлялся генерал-аншеф Миних?» – «На сем, – отвечал Герман. – «Ну, благодари время, что я не Миних, а то 6ы, переправившись на ту сторону, тебя повесил».
Долгорукий Юрий еще по сие время здесь, по походам странствует и не отправляется в цесарскую армию, неизвестно почему.
11-го июня. Был в первый раз на канцелярских стол, с самого из Елисаветграда выезда. Светлейший начал проведывать о беспорядках домоводства и частью повелевать заводить порядок в том.
Редко бывает так сильно проливных дождей и так долго продолжительных, как 12-го числа был. Он начался после обеда в 1-м часу и продолжался сряду беспрестанно два часа. Сильный треск и шум от стремительного падения дождя с порывостью ветра на палатку, казалось, производил во мне при подобных случаях чинимую на театре музыку, и так живо действовало сие в моем воображении, что я не прежде мог себя уверить о мнительности сего, как когда один приятель стал со мною говорить.
Я, не имея тех выгод для сего дохода, коими пользовались имущественнее меня, приобрел ясное понятие о нужде, состоящей в том, что негде было лечь и отдохнуть сном, почему, пробыв в бдительном состоянии до утра, сел в кибитку и поехал с прочими обозами опять назад. 13-го числа приехали к местечку Новогригорьевску, где назначено было переправе чрез Буг. От сего контрмарша родилось немалое негодование между возвращавшимся войском и прочими служителями.
С нами ехал некто курляндский дворянин, поручик Медем, который с первого раза все свои житейские похождения рассказал: каким образом украл жену свою из дому ее родителей, обвенчался и проч. Спор между Корфом и Медемом, что есть дворянство, и более о презренной оного гордости к недворянству.
Приметить надобно, что здешнее местоположение весьма изрядно. Церковь, сделанная на поле на подобие лютеранских церквей, из камня белого, коего здесь довольно в земле находится, весьма прекрасна. Сверх того, бьющий из-под горы водяной ключ каждого привлекает чистотою, холодностью и легкостью воды; в гору нарочно сделан довольно далеко каменный шлюз, из коего вода вытекает.
14-го июня. Подошли мосты ввечеру на десять верст далее за Новогригорьевск; легкоконные полки выступили в поход к тому месту. Главная квартира и два пехотные полка остались; но понтонные мосты сей же день наведены.
15-го июня. Выступили в поход поутру в 6-м часу. На дороге настигли мы на верблюдов, коих лошади очень пугались, ехавшие со мною курляндцы, на выдумку скорые, сказали: только бы туркам пригнать табун верблюдов против нашей страшной им артиллерии и конницы, то все бы привели в беспорядок, а особливо при переправе через Буг, то бы все потонуло в нем. Конные полки выступили еще вчера ввечеру к назначенному для переправы месту, под командою генерал-поручика принца Ангальт-Бернбургского. Я от Новогригорьевска чрез слободу Ракову, где молоком утолил жажду, шел пеший до самых наведенных мостов, купался и осматривал местоположение здешней стороны. Почва земли, как и везде по над Бугом, черноземна и жирна. Хлебопашество бы здесь могло процветать в высочайшей степени, если бы, вместо употребляемых рук и бесчисленных издержек на приобретение новых земель и городов употребить оные к сему толь полезному делу, которое внутреннюю немнимую силу государства составляет. Надобно ожидать, что, по истечении нескольких десятков лет, и лес вырастет над Бугом, ибо я иного нашел, а часто и в великом изобилии, древяных растений. Ежели бы рачительность правления, а особливо наместнические экономы, коих долг есть стараться о приумножении государственных доходов, приложили труд разводить в сих местах леса, только к тому способных, то бы в двадцать лет могли здешние жители пользоваться оным без всякого опасения претерпевать в том опять недостаток. Напротив того, народ здешних селений заменяет недостаток высушенным и в четвероугольники порезанным коровьим калом, который всякому варенью уделяет, посредством дыма, дурной и противный запах.
Нет у сих жителей никаких огородных овощей и зеленей, и кому вникать в сие, как не тем, кои ими повелевают.
16-го июня. Двинулись с места часу в 9-м для переправы чрез мосты на ту сторону Буга. Наведены были два моста, один понтонный, а другой обыкновенный, на плотах. Переправа оставшихся двух пехотных полков, многочисленного обоза и главной фельдмаршальской квартиры продолжалась почти до вечера. Поелику лагерем стали по переправе на три версты от мостов, то мне заблагорассудилось пешу пойти. Прежде выкупался на нашей стороне; идучи чрез мост, был немножко задержан часовым: «Не велено пускать». Потом, взошедши на превысокую гору по немало продолжительной возвышенности, сказал: прости, любезное отечество мое. Теперь я в другой раз моей жизни тебя оставляю, но удовольствие зреть тебя беспрестанно по ту сторону Буга реки.
Между тем, спускаясь по отлогостям сея горы, пришед в лагерь Екатерининского Гренадерского пехотного полка и весьма удивился, усмотря чистоту, опрятность и ласковость маркитантов в оном, а в главной квартире, напротив того, все противоположительное.
17-го июня. Сей день весь и ночь работал, как вол, на которого я с сокрушенным сердцем взирал в дороге: оный с тремя своими братьями тянули весьма грузную фуру и скоро потом пали.
Поелику жары сильны теперь, то и из пехотных солдат многие в шеренгах падают; ежедневно больных число умножается.
18-го июня. Зной был в 12-м часу в высочайшей степени; мы еще когда маршировали, трое солдат на дороге умерло, а 40, говорят, не могши продолжать путь, пали. Марши наши не велики: верст по 10, 15, 20, а более никогда не бывают. Сие делается более для перемены травы, для скота и воздуха для людей.
Лишь только прибыли в лагерь сей день к речке Чичиклеи, то и увидели разостланный флаг и флюгер, полученные в добычу с морского турецкого флота. Взяты вчера были два корабля и ведены к нам; на одном был капитан-паша, известный всему свету адмирал у турок, но он бежал на лодке в смятении, и оба сии завоеванные корабля, спустя несколько времени, взорвало на воздух. Сколько взято в плен – увидим из рапорта принца Нассау-Зигена. Тотчас поставлена была церковь походная, фельдмаршальская.
Во всем турецком флоте, по известиям константинопольским, были только три хорошо вооруженные корабля: «Капитания», «Реала» и «Патрона». На «Капитании» был сам капитан-паша, с которого корабля получили мы только в добычу флаг и флюгер, ибо он и другой, как упомянуто, взлетели на воздух. Вот какая ухватка неприятеля! Ни себе, ни неприятелю своему. Он, конечно, следует примеру неустрашимости одного нашего, для выведывания командированного, капитана Сакена, который, будучи окружен множеством турецких кораблей, но не желая быть добычею им, выстрелил из пистолета в пороховую бочку, на его судне находившуюся, и в виду неприятеля (высадив прежде несколько на шлюпке матросов для убежания восвояси) на воздух с судном поднялся. За таковое геройское дело светлейший князь пожаловал фамилии его иметь в гербе своем взорванный корабль. Императрица, говорят, также много оказала милостей его родственникам.
19-го июня. Получено известие в седьмом часу, что вчера девять кораблей и фрегатов получено в добычу, из коих семь чрез два часа взорвало на воздух. Людей, однако, переведено более 3.600 пленных в Кинбурн. Два сели на мель, коих стараются, по вынятии всего, в них состоящего, поднять и употребить в дело к поражению турков.
Таковая радостная для россиян весть удвоила усердие к принесению вся-управляющему Высшему Существу теплых молений, и в 10 часов отпели благодарственный молебен при собрании всего генералитетства, в армии находящегося, и прочих штаб и обер-офицеров. При чтении благодарственной Богу молитвы с коленопреклонением за недостойно нам ниспосылаемые несказанные благодения, оставя философские мысли о человечестве страждущем, нам во всем подобном, был я пронзен некоим родом ужасно величественного благоговения и, нисходя от него в первой степени умильного неисповедимому Божеству благодарения, чувствовал сидящиеся изнутри моего сердца наружь вздохи, сопровождаемые исторгнутием из очей слез, кои разлили во всех тончайших каналах моего бренного состава некую приятность.
Светлейший князь, после веселого стола, отправился, как говорено, в Херсон, Кинбурн и Глубокую, а нам велено маршировать. На дороге обоз разбился на части, и всякий ехал без конвоя, без проводника, куда глаза ем указывали. Конница поутру вся уже вперед двинулась, а пехота и тяжелая артиллерия не могла за великим жаром идти. Князю Репнину показано было с нею следовать. Состоящая из семи повозок часть обоза, в которой я находился, потеряла из виду и передний и оставила взади далеко следовавший за нами обоз. Мы плутались несколько времени до степи, на коей, как говорят, кочевали ногайские орды, удалившиеся за реку Днестр, и, наконец, переехав в брод в неглубоком месте чрез речку Солонихи, спешили вдоль по ней в неизвестности найти лагерь авангвардии, что я удалось уже в ночи, но оная стояла на той стороне речки Солонихи, переехать же нам чрез нее не удалось за великою осокою и топкостью земли. Почему, расспрашивая, не прибыл ли сюда князя светлейшего обоз, у стоявших на пикетах казаков и узнав, что нет его там, принуждены были на поле, неподалеку пикета, ночевать с немалым страхом.
Модель крепости и предместья Очакова в 1788 году
20-го июня. На самом рассвете поехали мы искать вдаль от сего лагеря обоза княжого и уже было зашли опять в лабиринт неизвестности, как мне вспало в голову на удачу уговаривать едущих со мною, чтобы ехать к лагерю, издали меркающему палатками по сю сторону, однако, речки Солонихи, и что там, как меня недавно казак уверял, навстречу вам попавшийся (чего не бывало), находится уже часть из легких княжих фур. На сие мое предложение мы поворотились назад и сия, с моей стороны ко спасению употребленная, ложь в половину сбылась, ибо хотя княжий обоз и не прибыл туда, однако с ним всегда едущий вместе обоз графа Браницкого и принца де Линя там уже находился. Часа три спустя начали показываться со всех сторон повозки, фуры, кареты, коляски и проч. Как бы неприятель за ними гнался – вот порядок в обозе, иной уже и назад воротиться был принужден – в чужой земле, без прикрытия, без оружия, рассеян, блудящ по степи: о, счастье для России! В сей день в высочайшей степени жар воздушный расширял кровеносные марширующих сосуды в теле непомерно.
Тронувшийся по той стороне лагерь вперед небрежно зажег траву; вскоре рассеялся по воздуху густой черный дым: ветер веял на нас, и зной и дым, соединясь, переносить заставляли себя к нам ветрами, кои были тлетворны и горячи. Они умножались постепенно до жестокой бури, валившей человека с ног; таковое действие бури, не дав времени нам убраться от приближавшегося к нам огня, пожрало семь палаток калмыцких княжих посредством оного. Мы в толь жестокой буре старались, однако, не разлучаться. Облака быстро перелетали от юга на север: вдруг то чернотою наполнены, то грозною серотою перемешаны были.
Буря начала утихать, и мы прибыли в лагерь, проехав верст 15, на то место, где в нашей стороне впадает Ингул речка в Буг, следовательно, и ночевали мы напротив устья Ингула. Здесь я купался, и Буг в сем месте весьма широк и по обеим сторонам довольно крутизною гор величается, где много белого камня; травы также здесь довольно.
21-го июня. Простояли весь почти день без всякого упражнения. Светлейший прислал двух арапов и одного бывшего музыкантов на капитанпашинском корабле турка или белого мавританина. Князь-де не поехал, как говорено, в вышеозначенные места, но на той стороне остановился в деревне.
При переезде его на ту сторону, судно попало на камень, и он весьма от того испужался. Он велел нам из нашего стана выйти, ибо тут между армиею весьма мало было места; почему и подвинулись назад с версту.
Видался с соучеником моим, Петром Гаврильевичем, сыном несчастного отца Высочина. Бедный, будучи дворянин, но без протекции, семь лет дует вахмистром. Братья его старшие, дослужась до офицерских чинов, приняли штатскую должность, и один, во утешение отцу, нарочно определился в оренбургское наместничество, куда он сослан был за 12 лет. Редко видеть можно толикую сыновнюю любовь, жертвующую выгодами и лучшим родом здешней жизни, но обретающую в награду за сию жертву душевное спокойствие и удовольствие.
Как сей день никто из канцелярских ничего не делал, то, собравшись по кучам, иные в банк забавлялись, другие занимались пустыми и резвыми шутками и издевались друг над другом, но иные производили спор о слепом счастьи России в сей войне, при столь беспорядочном армии нашей маршировании. Один говорил, что если бы турки безумные захотели отрезать передовой наш корпус, который по полкам имел только по 8-ми пушек и весьма мало пехоты, то бы им ничего в свете легче сего быть не могло; другой подхватил: да, ежели бы при переправе нашей чрез Буг, толь спокойной и беспечной, поставили турки хотя одну небольшую батарею, то бы всех нас или в Буге потопили ядрами, или никоим бы образом переправиться не допустили; третий дополнял сие так: да хотя бы и допустили они нас переправиться чрез Буг, то бы они многократно могли разбить наш обоз, скитавшийся по степи, без всякого прикрытия войском и разделившийся на части, да и передовые наши корпусы, стоявшие по той стороне речки Солонихи, не смели бы переправиться чрез нее, если бы они батарейку поставили; а обоз в их уже руках находился, будучи по сей стороне речки. Притом пехота назади шла с князем Репниным, равно как и главная артиллерия. Немцы подхватили: русский Бог весьма благостен, а наш Бог не велит надеяться на счастье и удачу; мы к Нему пристанем и Лютера отчуждимся. Да и война начата с российской стороны так-де, что ничего не было, а особливо провианта, чему всяк был очевидцем; но как все то пошло на лад, Богу одному только известно сие, и теперь мы едем на неприятельской земле к Очакову, как будто бы домой в такой беспечности и с спокоем... Тут один перехватил речь; да, ведь, турки прежде объявили войну, так потому Бог, их карая, на стычках и сражениях нам дает победу над ними торжествовать. Потише заговорил другой: тайна кабинетов нам не открыта и на доводимые доказательствами причины, побудившие к принятию оружия, полагаться не можно, равно как на харю или личину... Один покусился было открывать нам кабинетов тайны; но я перебил ему речь следующим: нельзя статься, чтобы с нашей стороны все производилось на удачу и чтобы не было о том чинимо разных предупреждений от нападения, при нашем пусть беспорядочном маршировании, на нас турков. Разве партии казаков не разъезжают около Очакова, кои непрестанно нам обо всем дают знать? Разве боязнь турков нам неизвестна, и мало ли прошедшая война и теперешние морские наши поражения поселили в сердцах их уныния и робости? Когда уже капитан-пашинский корабль достался было нам в добычу, да и сам капитан-паша едва ушел на ботике от наших рук, то чего должны теперь турки ожидать, как не спасаться от нас бегом во внутренние провинции их государства, оставляя нас в покое идти туда, куда нам заблагорассудится. Все сии обеспечивающие нас средства очевидны, но сколько есть еще сокрытых и одним только начальникам армий известных... Но тут двое перервали мою речь, твердо стоя в том, что это все счастье и Богу так угодно. Богу угодно, – мыслил я сам в себе; конечно, я все наши наипремудрейшие распоряжения без Его соизволения преобращаются в ничто – пусть и судьба располагает нравственностью так, как силами неодушевленными в природе телесности – все равно; или пусть и счастье обратило теперь к нам умильное и благосклонное лице – тоже все самое значит без Бога ни до порога, – а посему и простолюдство по внутреннему некоему убеждению изрекает всегда то предопределение, которое политика старается разрушить. Безумные турки... батарейка... Было время и для них побеждать европейские войска, истреблять государей, покорять все мечу своему, что ему ни попадется, или что ему за благо ни рассудится, осаждать и самые Вены, столичные города римских императоров. Но видно на все и всему есть известное и определенное время – падение и возвышение государствам, равно как рождение и смерть человеку.
22-го июня. Как свет, прибыл курьер из Кинбурна от светлейшего князя, привезший от него константинопольские цифирные ведомости, боя, поелику они до нашей экспедиции касаются, заставили целый день потеть, более потому, что князь велел, расшифровавши их, немедленно с сим же самым курьером доставить к нему. По оным наш флот петербургский прибыл в Белое море и проч. (не петербургский, а тайно купленные судна у итальянских, благоприятствующих нам держав). Ввечеру купался, хотя с превеликою трудностью должно было как спускаться, так и опять вскарабкиваться по крутизне берега Бугского. На дороге зашел в приехавший сей день трактир с биллиардом из Кременчуга, а до 12-ти часов проводил время у майора Штерича, подавшего прошение князю светлейшему о наборе волонтеров, и, ожидая на то резолюции, марширующего с нами вместе, притом весьма веселого и забавного человека, но и хитроватого.
23-го июня Прибыл из-под Очакова Чугуевский полк, в авангвардии состоящий, в коем находится мой сват, ротмистр Иван Васильевич Тумин: как я его не видал никогда, равно как и его дочери, а родного моего брата жены, то с нетерпеливостью желал с ним увидеться, но за разными делами не мог сей день исполнить моего желания, писал, однако, письмо в Харьков и о сем едином.
24-го июня. До света пошел к нему, разбудил – пили чай, пунш, рассказывали друг другу наши похождения; нечувствительно время протекло до обеда, а по сему и к обеду у него остался. Он столько, сколько и я, доволен был нашему нечаянному свиданию; добрый солдат и хороших душевных расположений, весельчак и добрый компаньон. По многократным его изъявлениям удовольствия, что имеет затем такого достойного человека, каков есть брат, и родственника, как я, принужден я однако был с ним расстаться, приехав верхом в свой стан. Светлейший прибыл из Кинбурна в 6-м часу, привез разные вести оттуда и рассказывал в присутствии многих господ о воинских морских действиях.
25-го июня. Кирасирского полку эскадрон пришел на смену, которого мундир палевого цвета – отменно красив. В сие самое время выставили 22 флага, взятые с турецких побежденных кораблей, и один красный флюгер с контр-адмиральского корабля. При разводе музыка преизрядная, одежда кирасиров красивая, множество вельмож и господ (ибо был воскресный и ясный день) услаждало слух и пленяло зрение.
Говорено, что поелику турецкий флот зашел в лиман во время прилива, и капитан-пашу уверили, что оный довольно глубок, то при случае отлива лиманского, за пробытием в нем кораблей, принуждены стать многие на мель, за что капитан-паша многих на мачтах повешал.
Итак мы на месте, подле речки Корнюхи (Кереники), гораздо более прочих растагов поопочили.
26-го июня. Выступили в поход в 3 часа по утру и, проехав верст с 12 вдоль по Бугу, стали лагерем, который в первый раз был расположен кареем; в средине находился весь обоз и главная квартира. Места тут весьма мало было, а потому за повозками и палатками пройти не можно было. Весь день при великой слабости моего тела списывал однако на трех листах присланной принцем Нассав-сиегенским на французском языке о удачном нам на море сражении: построенная на косе Кинбургской Суворовым батарея иного способствовала к одержанию победы над турками, зашедшими в лиман беспрепятственно. Спор принца Нассау с контр-адмиралом и проч.
27-го июня. В три же часа выступили в поход; поелику при стеснении всей армии в каре совокупной барабанной бой инфантерии в звук труб кавалерии, для приготовления себя к маршу, производить нечто ужасно-величественное, то нельзя не перемениться человеку, расположенному внутренне не к военной службе: тут кровь приходит в стремительное движение, некоторый род неустрашимости рождающее и располагающее смертного забывать тихость городских нравов и выгодность житейскую, а более напрягающее его силы к восчувствованию себя быть отважным к нападению на неприятеля и храбрым ко учинению отражения оному.
Сей день привезены взятые в плен на кораблях побежденных турецкие чиновники, человек 25. За ними караул и довольно строгий присмотр. Сей день переходу было 12 верст: остановились при начатии Волоской косы, где и река Буг версты на15 широты и берега чрезвычайно круты, так что не можно в иных местах никак вниз сойти. Место сие названо «При ста могилах», как то в подорожных и билетах означалось. Сей день был праздник, воспоминание победы под Полтавою, но в лагере ничем не ознаменованное.
28-го июня. Равномерно начали маршировать в три часа с полуночи и, прошед верст десять, стали лагерем по-прежнему в каре. Таковые ранние марши весьма хороши для пехоты были; и некто из офицеров уверял, что в прежние переходы, начинавшиеся поутру в 9-м, а иногда и в 10-м часу, в их полку падало на дороге солдат по 25 и 30. В 12 часов был молебен (восшествия ради на престол), и лишь только светлейший князь успел из церкви войти в свою палатку, как в ту же минуту пресильной пошел дождь: как он был неожидаемой и палатки были приподняты для проветрия, то и бумаги, и вещи совсем помочил. Производившееся в лагере пушечная пальба после молебна за собою повлекла и морскую: ибо мы прямою дорогою в 10-ти верстах стояли от Очакова; с сего места видны: Кинбурн, Очаков и по порю, или более по лиману, плававшие корабли. После обеда, в 5-м и 6-м часу, также слышна была пушечная пальба, о которой заключали, что оная в Очакове происходила, ибо и у них какой-то теперь праздник (рамазан), в который они не смеют прежде есть, пока солнце не сядет и вечерней не принесут Богу молитвы. Сей день приезжал адмирал принц Нассау-Сиген к светлейшему князю, и опять, спустя часа три, отбыл на флот.
В вечеру слышно было, что завтрашний день, 29-го июня, яко праздничной Петра и Павла и яко торжественной ради тезоименитства великого князя Павла Петровича будет днем растага (да и не было приказу быть готову на утрие к маршу), почему всяк и ложился спать с тем, чтоб встать попозднее, но лишь только всяк продрал глаза, как уже увидел, что лошадей запрягают и князю карета подведена, тут-то посмотреть беспокойств и замешательств, смятений и рассеянностей в мыслях... Иной кричит: поскорее лошадей запрягай; другой: лошадей приведи поскорее из табуна; третий: лошади одной нет. У одного денщик пропал, у другого седла нет, у третьего хомуты порвались, ось сломана, лагун расшибся, дегтя нет и проч., и проч., и проч. Но от чего все сие? Одни говорят, что порядка не наблюдается в повелениях; другие утверждают, что повеления зависят от обстоятельств, и потому главному начальнику переменять их ежечасно позволительно и справедливо. Мы, однако, выступили в поход часу в девятом после молебна и, проезжая опустошенную турецкую деревню Адживоли, подле которой лагерем вчера стояли, нашли в ней много колодезей, холодною водою изобилующих. Судя по развалинам изб в деревне сей, можно заключить, что в ней жители были достаточные: во всяком доме много находится перегородок, означающих покои. Но коль жалко смотреть на разрушение многовременного труда человеческого в самое малейшее число часов. И турки всеконечно со удовольствием истребляли дело рук своих, дабы неприятель их не мог чем-либо воспользоваться. Прежде еще слышно было, что они все колодези наполнили ядовитыми вещами; почему иные, напившись с жару холодной из помянутых колодцев воды и почувствовав некое бурчанье в животе, более от того, что воду смутили и с песком перемешали, начали поговаривать, что конечно ядовиты сии колодези и мы уже чувствуем от того следствия; однако, чрез час живот перестал бурчать, и воображение их утишилось от ложных мнений. Промаршировав верст около десяти, стали лагерем; но сии десять верст стоили 50-ти по причине зноя и пыли. Поелику аван-гвардия пошла прямо к Очакову, то светлейший и прочие его приближенные, укрепив себя несколько пищею, удалились от нас в передовой же корпус. Корабли по лиману находятся теперь против нашего лагеря. Линиею простираются к Кинбурну против Очакова; на сем-то месте лимана одержана нами над турецким флотом победа; и взятые в плен с побежденных кораблей и с нами следуемые морские чиновники турецкие, кои, взирая на сие место, вспоминают горькую свою участь. Во все послеобеденное время слышна была пальба, то из Запорожских лодок, гораздо к Очакову приближавшихся, то на сухом пути от придвинувшегося передового корпуса и казаков, разъезжающих для задору турков, что все с пригорков видать можно было. Я же, удалясь от лагеря версты на три и далее, бродил по берегам лиманским, взирал на катившиеся в о крутой берег ударявшиеся довольной величины сего залива валы, смотрел на Кинбурн, Очаков, корабли и прочие суда, слышал звук пушечной и видел подымающиеся облака от исходящего из пушек порохового дыма. Зрелище ужасное, сопрягает оно с собою мысль о гибели человечества. Вздымающиеся валы возбудили во мне мысль о страхе, который я с прочими имел пассажирами, на Балтийском море от бури жестокой в проезд из Любека в Петербург.
М. Иванов. "Лагерь Г.А. Потёмкина под Очаковом"
30-го июня. Прошедши верст десять мимо урочища «Еселок», стали лагерем в прямой линии от Очакова на восемь верст, а в кривой – на 12. Светлейший князь, Василий Степанович (Попов) и прочие медленно поехали к самому Очакову. Князь светлейший сам обходил пеший все места около Очакова; потом был на флоте, и ввечеру слух пронесся, что наш флот готовится атаковать ночью турецкий. При разъездах казаков около Очакова были стычки и привезено шесть пленных турков; иные из них раненые. Наших также несколько убито сей день казаков. Поелику слух по стану носился о будущем в следующую ночь на лимане сражении, то всяк ожидал с нетерпеливостью оного. В ночь велено было идти коннице из нашего стану к Очакову. Князь сам везде распоряжал и почти под пушки очаковские подходил. Многие из праздных при светлейшем князе находящихся адъютантов поскакали в сумерках к Очакову быть бездельными зрителями на сражении, где солдаты кровь проливать, а они за то чины и почести получать будут. Не стыдно ли носить зеленый с красными обшлагами и лацканами мундир, что значит поле и кровь, быть препоясану мечом и страшиться пулей или стоять во фронте пред неприятелем. Я лег спать, но спустя немного времени пушечный звук заставил меня придти в бдительное состояние и услышал от людей, что уже с час пальба продолжается, началась же оная часу во втором с полуночи.
1-го июля. Но поелику несколько темновато было, то только и можно было видеть летавшие бомбы, да горевшие или на воздух взорванные суда. По утру все еще продолжалась пальба и корабли или суда взрывало: между тем с сухопутной стороны пришли 2.000 егеров со всею легкою конницею и зажгли форштад; подступившая наша артиллерия жарила из душек, пехота стояла с наткнутыми штыками, ожидая вылазки неприятеля. Светлейший князь сам везде по садам, около форштадта лежащим, пеший ходил; пред ним на два шага упавшее ядро, из крепости Очаковской летевшее, убило, отскочив на сторону, егерского фуррейтора; несколько убито также и егеров. С лимана не преставала пушечная пальба; от пущенных бомб с нашего флота загорелось и в крепости. Около 11-го часа до утру стянулись мрачные облава над Очаковом; полил дождь, стал гром греметь и молния блистать, и вскоре за сим искусственные громы и молнии уступили место естественным. Светлейший князь прибыл в стан из-под Очакова и за ним и конница воротилась в сей же стан, оставив по-прежнему под оным передовой корпус. Сделана была ложная атака и батарея, на ней стояли три большие пушки; тут присутствовали светлейший князь, князь Репнин, князь Юрий Долгоруков, Павел Сергеевич Потемкин, правящий передовым корпусом, принц Ангальт-Бернбургский; бригадир Волхонский с великою расторопностью и успехом доказал неустрашимость свою в расставливании по местам пушек; принц де Линц, присланный от императора римского в нашу армию для наблюдения воинских действий, и коронный польский гетман граф Браницкий были в сем действии славным примером неустрашимости для других.
Таковая реляция дослана в Петербург к ее Императорскому Величеству, а на французском языке – в Варшаву, в Вену и другие места к нашим послам, для сведения оным.
Все утверждали, что город бы сдался, если бы продолжали бомбардировать еще часа два; но беда, что у нас только всех три больших было пушек, а осадная артиллерия еще не пришла. И самые попавшиеся в плен на другой день турки то же самое подтверждали.
К обеду, часу во втором по полудни, прибыли из флота принц Нассав-Сиген, бригадир Алексиано, весьма искусный на море начальник, и другие морские господа. Светлейший принял их всех с объятиями дружественнейшими. За столом, попивая, подшучивали и князь говорил с обыкновенным ему насмешным видом: «Что христианский Бог всеконечно пособит над мусульманами одержать победу, ибо они в ж...», что сказано пред собранием всего генералитетства. Одиннадцать турецких судов то взорвали, то потопили, то в плен взяли. Крепостные стены отчасти повреждены, и дым курился до самого вечера в городе.
2-го июля. Провождено в спанье и хождении по берегу всеми вообще, и как запорожцы подъезжали на своих лодках к берегу, то всяк и занимался расспрашиванием у них о вчерашнем сражении. Во всем лагере царствовало веселье и жертвенники Бахуса курились от них до небес: на всех лицах написано было удовольствие.
За веселым днем следовала тихая и спокойная ночь, и мы уже выступили в поход 3-го июля, в восьмом часу утра. Проехав верст семь или восемь, стали было лагерем от воды версты на три, то есть во всякой безопасности от пушечного выстрела из Очакова, но лишь только светлейший князь прибыл и обозрел каре и тесноту оного, сказал: «Разве хотят меня вокруг обо. . . », почему мы и подвинулись к самому берегу лимана.
Поелику пришли сим маршем мы к передовому корпусу, занявшему лагерь при урочище Метелях, к Березани, то и хотелось мне повидаться со сватом моим Туминым, находившимся в оном. Идучи по берегу, удивлялся крутизне оного, по местам видны глубокие по над берегом же рвы. Натура довольно изрыгала из нутри земной свои вулканы, образовав толикие на поверхности непорядки. Инде на самом берегу стоит невеликая колонна земли, совсем отделенная от крутизны и как бы человеческими руками соделанная, что удивительно по образу и по тому, что, не осыпаясь, держится.
Светлейший князь ездил на шлюпке во флот; встретили его пальбою изо всех галер, батарей, мелких и больших судов и из линейных двух кораблей; кричали: ура, ура, ура! Равномерно с пальбою и радостным криком проводили и на берег.
4-го июля. Почти все запорожские лодки причалили к берегу; казаки чрезвычайно пьянству были преданы. После обеда, часу в 3-м, когда я шел вдоль по берегу к Очакову, увидел, что много запорожцев в одну кучу собирается. Любопытство заставило узнать тому причину. Вдруг, выступя, один кричал: «Пошире, пошире, батьки, становитесь», и круг был весьма широк. За сим показался несколько отделеннее с одной стороны круга, новоизбранный и светлейшим князем посредством открытого листа за собственноручным его подписанием и приложением герба его печати, утвержденный кошевой, ибо первый их кошевой был на морском сражении 17-го июня смертельно ранен и скоро потом умер. Сей их новый кошевой велел прочитать свою грамоту на сие достоинство (ибо он сам безграмотной, да по завещанию покойника, коего запорожцы сильно любили и ему были преданы, и который также был безграмотный, должно им было избрать такового: покойник-де говорил, испуская дух, что из письма и письменных людей не ма добра, и вы, батьки, запорожцы, виско запорожское, пропадете от них), и начал говорить:
«Очже бачете, батьки, що я буду вам казати, то треба слухати; да, треба слухати и на мори, коли вам що говорять (о слове повелевать они еще неизвестны и в их словаре его не имеется), коли и офицер, бо вже вин не сам собою, бо вже и о его якии яднорал пошлет, то бо вже принц Насс (нассавский) жалуется на вас, що коли вам говорять... то вы все-таки бьете турка и обдираете; вас хвалят, що вы не боитесь на войне (на морском прошедшем сражении), но упиваетесь и не слухаете (на слово упиваетесь, примолвил бежавший из Очакова и теперь у князя находящийся запорожец вопил: «да, сегодня був один казак у князя и показував люлку що купив да й просив пятака на тютун, бо нема грошей, а курити хоче), так що се буде; чого то мы дослужимся: че не того, що вже було нам. На що вы стриляете из пистолий и ружий теперь и тревогу робете, а то мы пишли заслужити що таки не будъ». Вдруг закричали против кошевого; один: недают мини провианту; другой – жалованя; третий – казав Сувора, наш батько родный, що вам, батьки, будет порция а посли, вам, батьки, уже дана вже порция, як и морским солдатам; да де ж вона? Одни жаловались «батьку, кошовой, будь ласков як ти хоти, а мы нашего атамана не хочем, бо вин пес, собака, скурвий сня и нас обижае». Когда им сказано, что по выправке жалованье их не пропадет; «так не пропаде, отвечало сие виско, не пропаде, то вы теперь говорите як вси тута, а як один придешь, так и баки забьете та й проженете». У них долго еще продолжались таковые жалобы. Приметя я одного, у которого за поясом была заткнута небольшая позолоченная булава с золотым темляком, и который лучше всех одет был, спросил я у запорожцев, кто бы он таков был? «То ce так чорзна що», отвечали они мне, – «се так пристало к нам, его Потемкин пожаловав майором ce жонатий и чорзна що, вин не наш; вин правда с нами на лотках, та все бига, як мы бьемся и ховается, ни на одной баталии не був, и чорзна куды назад забежит». Он, однако, весьма великий говорун. Наконец кошевой уехал к сухопутному своему запорожскому войску.
Вот картина первобытного народного правления, где всяк голоса право имеет в предприятиях, подвергающих жизнь его опасностям. Вольность тут ненарушима каждого особенно, тут всяк говорит то, что думает. Более здесь истина существует, нежели в других правлениях. Здесь ежели что в действо производится, производится то по одному усердию, от собственной воли, подкрепляемой убеждением и совершенным уверением о истинности и справедливости предпринимаемого дела, а не по принуждению и неволе. Всяк господин, всяк пользуется вольностью, а не раб и не может быть угнетаем, потому что существенность такого рода правления не может сего терпеть. Тут равенство царствует, и всяк чувствует, что он в обществе есть член, имеющий голосом своим, правами и вообще своим лицом влияние в правлении и благополучия всех и каждого. Он знает, что одного притеснять значит испровергать основание их правления, в котором всяк участие имеет; и так, от наблюдения вольности одной зависит их благо всех вообще и каждого особенно.
Ходя далее по берегу, рассуждал: не прежде ли было народное правление? Не оно ли произвело, по протечении нескольких веков, аристократическое или многопечальное правление?
Сей день получено известие о приближении вспомогательного войска турецкого в Очакову 16 тысяч, почему и не велено ездить за травою из лагеря без билета. Из крепости Очаковской под вечер палили по запорожским лодкам, приближавшимся к затопленному кораблю, из которого они брали обломки на дрова; но турка, будучи напужан, стрелял по них вокруг со всех батарей. Мне положено в сей день производить ежемесячно на содержание 25 рублей и иметь стол канцелярский, да и получил 100 рублей в первый раз из канцелярии его светлости, и мне за два месяца, в кои я не служил при оной, лишку дано, ибо я вступил в должность настоящую 1-го июня.
5-го июля. Провождено мною в переведении на французский язык циркулярных известий о победе ко всем нашим министрам, находящимся при иностранных дворах, нашему наиболее благоприятствующих. С реляциями отправлен в Петербург подполковник Глазов. Подоспела часть артиллерии осадной из Херсона.
6-го июля. Весь день занимался теми же писаниями и вышел на двор, когда месяц освещал темноту ночи, на берег к караулу подле палатки светлейшего князя расположившегося.
7-го июля. Во весь день пролежал в бездействии и чувствовал немало бунтующихся в теле моем твердых и жидких частиц.
Что за чудный состав человека, рассуждая со стороны физической.
Помышляя об этом, коснулся мыслью до сравнения нашего тела с телом политическим Европы, в которой часто государи, нарушив равновесие своих договоров и контрактов, общий покой, соделали неустройство, бунт, войну. Бросим взор на картину политических в Европе преобращений (révolutions). Россия ведет многочисленные войска на суше и море. Оттоманская армия противостает оным. Римский император ополчается равномерно против оной и действует совокупно с Россиею, яко против общего неприятеля. Венеция помышляет отнять у турка завоеванные им от нее земли. Скутарский паша, посредством бунта, силится упразднить зависимость от Порты и сделаться самодержавным. Швеция начинает войну против России и ожидает помощи сильной от прусского короля. Польша велит подвигаться войскам своим к прусским границам. Пруссия, едва утушив внутренние несогласия голландцев и утвердив права принца Оранского, родственника своего, устремляет взор свой на воинские действия и готовится в мутной воде рыбу ловить... должна будет шевелиться, может быть, за Россию. Англичане беспокоятся и сильно заботятся о восстановлении тишины в индейских своих владениях, равномерно и с марокским императором; а турка снабжают порохом, пушками, ядрами, лафетами и прочею аммунициею, также и суднами. Король французский истребляет силу и могущество парламентов, содержавших власть его по сие время в известных пределах – тут неудовольствия, противовосстания, ссылки, заточения – все в замешательстве, но для соблюдения равновесия в Европе вступает в союз с Англиею и Пруссию. Гишпания заключает тайной с турками договор противиться вшествию российскому флоту в Средиземное море и посылает немалый для наблюдения флот в пролив Гибралтарский. Генуа не дремлет и беспрестанно посылает войска и амуницию в Специю. Неаполитанское королевство начинает сердиться на Венецию и отзывает своего министра, что самое и Венеция учинила.
8-го июля. Привезший из Петербурга принцу Нассау-Сигену Георгиевскую ленту с большим крестом второго класса и ему же копию с указа о пожаловании ему 3.020 душ одного мужского пола в Могилевской губернии с принадлежащими землями и угодьями в вечное и потомственное владение объявил, что война между нами я Швецией действительно уже объявлена, и что шведы разорили несколько наших деревень.
Ходя при захождении солнца по лагерю, видел одних полковых солдат, копавших ямы для умерших своих собратий, других уже хоронивших, а третьих совсем погребавших. В армии весьма многие болеют поносом и гнилыми лихорадками; когда и офицеры преселяются в царство мертвых, за коими во время их болезни всеконечно лучше присматривают, а за деньги их пользуют врачи собственными своими лекарствами, то как не умирать солдатам, оставленным в болезни на произвол судьбы, и для коих лекарств или недовольно, или совсем в иных полках не имеется. Болезни рождаются от того, что армия стоит в каре, четвероугольником, что испражняемый кал, хотя немного ветр подует, распространяет по воздуху весьма дурной запах, что вода лиманская, будучи употребляема сырою, весьма нездорова, а уксусу не делят солдатам, что по берегу везде видимы трупы мертвые, потонувшие в лимане в трех бывших на нем сражениях. Меньше бы было сих заразительных трупов в воде, ежели бы турки не с упорностью противостояли тогда, когда видели уже себя в руках победителя своего. Сверх того, лошади и рогатый скот от недовольного корма дохнет, а из убитого на снедение бросают негодные к тому части или тут же в лагере, или по берегу, от чего смрад также бывает... а особливо когда солнце жарит и сильный дует ветерок. Разговаривал с кабинет-курьером Ив., для чего великий князь не прибыл в армию? О счастье и удаче наших оружий; о могущей произойти в Европе генеральной войне; о видимом неустройстве в нашей армии; о бесполезных Репнина представлениях главнокомандующему войском, чтобы переменить место, потому что за травою ездят от лагеря верст 15 и далее, и что через пять дней должно будет фуражировать за 20 верст; чтобы подать помощь страждущим солдатам etc. etc. etc.
9-го июля. Слышна была пальба по утру; казаки наши почти ежедневно ездят на стычки. Относил принцу Нассау-Сигену перевод с указа о пожаловании ему деревень.
10-го и 11-го июля. Весьма были несносные жары. Переводил на французский вместе с Картвелиным (г. Биллер осердился было на меня за то, что без его спросу помогал писать Картвелину. Он прямо мне сказал: «Вы у меня в команде, а не у Картвелина. Благодеяние я тебе сделал, а не он», и переписывал рапорт контр-адмирала графа Войновича о случившемся на море сражении на большом друг от друга расстоянии между нашим Черноморским и Tуpeцким флотами 4-го июля. В оном действии одно турецкое судно затоплено и прочие корабли повреждены. С нашей стороны повреждены два фрегата, «Бореслав» и «Стрела»; несколько (5) убито и (2) раненых, почти ничего не значащее число. В сем рапорте, который почти есть журнал от 18-го июня по 8-е июля, многие находятся места, показывающие, что турецкий флот всеми силами старается учинить высадку войска в Крым и направляет очень часто путь свой туда; но флот наш, беспрестанно бдящий, не допускает турка до того и всегда чинит ему препятствия в намерениях его. Турки, имев неудачу под Очаковом, то есть потеряв весь свой оберегательный очаковский флот, так напужаны, что теперь, имея часто на море выгодный ветер и удобные положения, удаляются в даль моря, увидев приближающийся наш к ним флот, etc. etc.
12-го июля. После обеда стеноломовые пушки, подоспевшие из Херсона же... проходили два батальона егерей Бугского корпуса, находящегося теперь в Кинбурне. Оные егеря равным образом вместе с пушками перевезены в одно время. Все сие шло мимо главной квартиры. Одну таковую пушку везли 16-ть, 18-ть до 20-ти волов и по три человека гнали сии волы. Вот орудия, вопиял во мне внутренний глас, на разрушение дела рук человеческих и на истребление самого человека, разумного существа, изящнейшей и хитро-образованной твари, горняя постигающей, ангелу уподобляющейся, но лютостию зараженной, зверством дышущей, злым духом одержимой и жаждущей пожирать друг друга. Никогда львы не нападают на львов, никогда тигры не разрывают тигров, никогда хищные волки не пожирают волков, но каждый род зверей нападает, разрывает, пожирает другой род животных; один только человек, превознесенный разумом, украшенный способностями познавать и различать добро от зла, одаренный тончайшими и нежнейшими чувствованиями, изящность, красоту, прелесть ощущать в творениях природы; один он превосходнейшие и искуснейшие, себе подобные твари истребляет... истребляет! как!.. лютейше-мучительным образом – огнем-мечом!..
13-го, 14-го, 15-го июля. Почти беспрестанно подвозили ядра, пули, бомбы, пушки и порох мимо главной квартиры под крепостцу Березань, неподалеку от Очакова отстоящую, против которой подвинулось несколько и судов, действовавших против истребленного Очаковского флота. В сем отряде морском не дано начальствовать принцу Нассаву-Сигену, но бригадиру Рибасу. Березань, крепостца, построена на островку, на одну версту от берега и на четыре от Очакова; в нее из Очакова перевезены все сокровища и женщины. Светлейший князь Потемкин Таврический, российской Екатеринославской армии главнокомандующий, расположен от природы любить человечество; из двух неизбежимых зол избирает меньшее – не велит брать даже и сей крепостцы приступом, и яко разумный полководец, жалея войска, не жалеет ядер, бомб, картечь и проч. Но как! он... человеколюбив!.. всеконечно: ежели брать штурмом, то хотя и скорее удастся, но потеря с обеих сторон неизбежна; итак же лучше ли что хотя с одной стороны человечество уцелеет. В армия никто из офицеров и штаб-офицеров не дерзай наказывать солдата: сей имеет прямой к светлейшему доступ для чинения жалоб; однако, многие порядочные офицеры таковым для солдат послаблением службы недовольны, ибо и сих уже не слушают и прекословя говорят, «что пойду к его светлости». А наиболее избалован Екатеринославский кирасирский полк, где светлейший шефом. Четвертого дня эскадрон сего полка был на карауле у князя во всей форме, кирасах, кои прекраснее и щеголеватее не могут быть изобретены; люди все отменно великого роста и мужественны; но сей эскадрон нарочно выбран был людьми изо всего полка – и в марше, в действии ружьем, в поворотах представляет наипрелестнейшую картину.
16-го июля. Что за буря сей вечер! Суворов идет с отборными старыми гренадерами, ведут егерей, в резерве имеют довольное число конницы; сам Потемкин спешит туда – но буря усиливается; флот, который более всех должен действовать, не может устоять против порывчивости бури и прибивается силою ее к Кинбурну – и все предприятия остаются втуне.
17-го, 18-го, 19-го июля. Все сии дни беспрестанно продолжалась жестокая буря. Мы стояли на вспаханных и пшеницею засеянных, но частыми войск переходами в пыль превращенных полях: а по сей причине буря несказанно пыль повсюду разносила. Не можно было в сии дни ничего варить. Все пылью засорено: люди, платья, пища, вода, животные – всякому достался пай пыли скушать. Прежде жаловались на продолжительную дождливую непогоду, но бурная и того докучнее: беспрестанно от пыли рот вымывай и опять принуждаешься бурею ее же в себя вбирать.
От лиманской соленой воды многие страждут поносом, а нередко и кровавым. В каждом полку почти повседневно человека по три, четыре, а иногда и более мрут. В вагенбурге, четыре версты позади нас стоящем, чрезвычайно, говорят, кровавый понос и гнилые лихорадки свирепствуют, пожирая иного людей.
20-го июля. Праздник пророка Ильи. На сих днях бежал один из взятых в плен турков в Очаков и рассказал там, будто бы наша армия состоит не более, как из шести или семи тысяч, о чем узнали мы от пойманного вчера нашими казаками турка; да в самом деле мы стояли кареем, и все полки весьма в одно место стеснены были: притом были и удолия, кои скрывали войско наше от очей очаковских зрителей. Передовой корпус также стоял верстах в четырех от Очакова, от которого почва земли буграми и удольями изменяется; а сего уже и довольно было, чтобы построить армию другим образом. Почему и велено было податься сей день вперед на шесть верст как главной квартире, так и прочим полкам. Главная квартира стала между Очаковом и островом Березанью так, что от обоих расстоянием на 2 или около 3-х верст. Войска все от первого лагеря до главной квартиры город облегли, соделывая на суше полукружие, и также на две версты от города расстояния. Иностранцы удивляются, что армия так близко к городу подалась, не будучи при расположении своем неприятелем тревожима.
Флот наш также мимо Очакова прошел без малейшего беспокойствия, а потому он и с моря атакован, и все дороги Очаковским жителям пресечены. Передовой же корпус остался версты две с половиною позади нас по дороге к Бендеры и служит обсервационным корпусом в рассуждении ожидаемых на помощь Очакову идущих войск.
21-го, 22-го, 23-го, 24-го июля. В сем положении мы спокойно спали, не будучи ночью тревожимы из Очакова, ни из острова Березани, не взирая на близкое от обоих расстояние; да и все удивляются, как турки могли взирать с столь спокойным видом на проезжавшие, так близко (на версту) и почти без всякого прикрытия мимо Очакова, обозы, а после и на построение и занятие мест всем войском. Правда, подле фельдмаршала с левой стороны находится батарея на высоком кургане, внизу которого сделан вокруг небольшой и неглубокий окоп по отлогости, так что вмещены тут несколько пушек, направленных по насыпи к Очакову и к морю. С другой стороны к Березани, которая ничем не защищается, посылаются каждую ночь отряды егеров в довольном числе. Впрочем, ночь провождаема бывает в покое и тихости, и редко слышим выстрел пушечный. Всяк ложится спать без штанов – и тревога, слово, которое я по сие время еще никогда не слыхал.
Сей день после обеда палили с батарей из 24-х-фунтовых пушек бомбами, кои разрывались пред садами; потом выступили конные егеря, а вскоре за ними и пехотные, и достигши до садов, палили из пушек, дабы выгнать из оных скрывавшихся турков; они нам также отвечали пушечными выстрелами с крепости. Его светлость князь велел подъехать по лиману к батарее, называемой Гассан-паша, одному нашему судну, с коего пущено в город две бомбы, но оно не могло устоять против пушек и, наконец, будучи принесено бурею весьма близко к помянутой батарее, вытерпело оружейную стрельбу. На оном у нас двух человек ранило, но скоро принуждено было спасаться бегом.
Князь светлейший и прочие генералитеты сидели на батарее, построенной на высоком кургане, и смотрели в зрительные трубы на все движения, чинимые около садов нашими егерями, часа с четыре.
Ввечеру все утихло и во время вечерней зари играли азиатские штучки на духовых инструментах вместе с бубнами; князю сия музыка весьма понравилась, так что спустя час после этого приказал опять над Черноморским берегом чрез довольно продолжительное время играть те же самые штучки при мраке тихой ночи. Увиделся нечаянно с Пантелеем Пантелеевичем Поповым, который с флотилии приехал к принцу Нассаву-Сигену. Он мне рассказывал о трех морских сражениях, о разбитии турецкого флота и о прочем, быв сам на батарее во всех действиях вторым на оной командиром.
План крепости Очаков 6 декабря 1788 года
25-го июля. После обеда вышедши на батарею, увидел светлейшего князя, ехавшего верхом, а за ним множество генералитетства и прочих господ. За сим выступили вдруг егеры и несколько эскадронов конницы. Началась пальба с нашей артиллерии, а скоро потом и с крепости, подступили к садам, прогнали турков из траншеев с некоторым с нашей стороны уроном. Потом велено было делать там батареи и с сей повезли туда пушки и все к тому принадлежащее немедленно.
К вечеру буря усиливалась; из стоявших запорожских на берегу лодок затоплены пять катящимися валами-великанами. Люди вышли на берег. Шум прежестокой сделался от воды, которая устремилася валами на берег. Здесь уже открытое море Черное, и во время бури, смотря на него, ужасом поражаешься.
В сумерках приехал светлейший; привезли одного раненого из наших егеров и офицеров, и что всех более удивило, то, что это был губернатор Екатеринославской губернии, Синельников, который ядром ранен в пахах, в самом опасном месте. Сию с ним встречу всяк толковал по своему образомыслию. Иной говорил: это ему от Бога казнь; другой – это предопределение; третий – несчастие. В самом деле он основал свое счастие на развалинах счастия тех, кои прежде были его благодетели и коих он после гнал. Но как бы то ни было, когда светлейший князь прислал к нему объявить свое сожаление, и что ему, губернатору, совсем бы не нужно было подвергать себя такой опасности, то он велел князю сказать: «что таковых, как он, губернатор, двадцать сыщутся на его место; но просит князя не подвергать себя такой опасности, ибо Потемкина в России другого нету».
Губернатор же стоял в сем действии позади князя шага на два.
26-го июля. Также после обеда ходил пеший светлейший князь к батареям, велел пустить в город несколько бомб и сделать несколько выстрелов, и воротился обратно пеший же, имея на себе рейтузы белые, что придавало ему много величественности.
Получено известие, что шведский флот пострадал от нашего и потерял три линейных корабля, из коих один в плен взят, а два затоплены; да и весь шведский флот в такое приведен разорительное состояние, что не смеет показаться.
27-го июля. Был молебен за одержанную над шведским флотом победу и, как говорят, еще за прогнание неприятеля с финляндских границ, равномерно и за получение от него в добычу довольного числа пушек, пороха, ядер и проч.
Сей день екатеринославский губернатор Синельников просил, при восчувствовании жесточайших болей от полученной ядром в пахах опасной раны, последней у светлейшего князя милости: застрелить себя в лоб пистолетом, и чтобы взял жену и детей его под свое покровительство.
В сей день торжествования нашего изменился в несказанную для нас печаль. О, Боже! колико судьбы твои неисповедимы! После обеда выступает разженный крепкими напитками генерал-аншеф Суворов с храбрым батальоном старых заслуженных и в прошедшую войну неустрашимостию отличившихся гренадеров из лагерей; сам вперед, ведет их к стенам очаковским. Турки или от страху, или нам в посмеяние, стоя у ворот градских, выгоняют собак в великом множестве из крепости и встравливают их против сих воинов. Сии приближаются; турки выходят из крепости, устремляются с неописанною яростию на наших гренадеров, держа в зубах кинжал, обоюду изощренный, в руке острый меч и в другой оружие, имея в прибавок на боку пару пистолетов; они проходят ров, становятся в боевой порядок – палят, наши отвечают своею стрельбою. Суворов кричит: «приступи!» Турки прогоняются в ров; но Суворов получает неопасную в плечо рану от ружейного выстрела и велит преследовать турков в ров; солдаты повинуются, но турки поспеша выскочить из оного стреляют наших гренадеров, убивают, ранят и малое число оставшихся из них обращают в бегство. Подоспевает с нашей стороны другой батальон для подкрепления, но по близости крепости турков число несказанно усугубляется. Наступают сотня казаков, волонтеров и несколько эскадронов легких войск, но турков высыпается тысяч пять из города. Сражение чинится ужасное, проливается кровь, и пули ружейные, ядра, картечи, бомбы из пушек и мечи разного рода – все устремляется на поражение сих злосчастных жертв – разумных тварей – лютость турков не довольствуется тем, чтобы убивать... наимучительнейшим образом, но чтоб и наругаться над человечеством, отрезывая головы и унося с собою, натыкая на колья по стенам градским, дабы зверское мщение свое простирать и на бесчувственную часть, удивительнейший член состава человека – голову. Не щадятся тут офицеры, коих отцы чрез толь долгое время с рачительностью и великим иждивением воспитывали... все в замешательстве, и немного требовалось уже времени для посечения турецким железом наихрабрейших наших воинов, числом против неприятеля весьма немногих, ежели бы Репнин не подоспел было с третьим батальоном и с конным кирасирским полком и не спас сей злосчастной жертвы от конечной гибели, которой пьяная голова оную подвергала.
Князь по человеколюбивому и сострадательному сердцу не мог не пролить потока слез, слыша таковые печальные вести, и когда ему сказано было, что любимый его полк кирасирский поведен против неприятеля, то он – «о, Боже мой! вы всех рады отдать на жертву сим варварам».
Все иностранные офицеры, бывшие на сем сражении зрителями, удивлялись неустрашимости наших солдат, от коих они слышали, когда возвращались в свой стан окровавленные и ранами покрытые: «мы-де, солдаты, очень стояли крепко, да некому нами было командовать». Уже и сами солдаты начинают чувствовать свое достоинство, но правда, есть и офицеры храбрые, а особливо один капитан, низложивший двух турок, отняв у одного из них кинжал, и возвратился в стан весь окровавленный, пеший, держа в руках утешающую его добычу, знак его храбрости.
28-го июля. Губернатору отрезали ногу; во время операции ни малейшего не явил знаку, что чувствует боль и притом, яко сущий стоик, просил табаку понюхать.
Вставши поутру рано... до ветру, по причине усилившегося от воды здешней между народом поноса, всегда немалое число во всякое время найдешь себе товарищей, и между тем как я, смотря на занятое сим упражнением человечество, рассуждал, что тучные сами по себе сии очаковские поля и еще более удобрятся случаем сим (в главной квартире никогда не рыли ям для испражнения), увидел расставленных сорок в два ряда палаток, коих до сего не бывало, и по сторонам по одной. Сии поставлены по поведению милосердого и сердоболящего о человечестве князя Потемкина для раненых вчера солдат. Он захотел, чтобы несчастные сии в близости его лучше присмотрены были. Около обеда привезены они были в сии палатки, и князь приходил сам смотреть, когда их вводили в оные.
Раненых всех около трехсот; на поле побитых, когда сегодня поутру собирали, найдено более ста пятидесяти; одних туловищ без голов насчитали до 80-ти, так сколько должно быть с головами убитых, с коих турки во время сражения не успели головы отрезать и сколько испустили вздох последний, дошед до стана – конечно, более показанного числа. Так насильно утащено турками в крепость до 50-ти гренадеров. Прапорщик, которого также турки влекли в плен за шиворот, выхватя скрытый у себя нож, поразил своего врага, но после в скорости сделался предметом жесточайшего мщения окружавших его турков и срублен в куски: голова же его унесена и с прочими взоткнута на колья на стенах очаковских. Турки сей день с ругательною дерзостию вызывали опять нас на сражение. Уже никто меня теперь не уверит, что с нашей стороны убивают по 10, а с неприятелей по 100 человек. Равно и газеты врут, уменьшая число убитых со стороны приятельской, а увеличивая с неприятельской. Соврала Варшава по берлинским газетам, что великий российский корабль, будучи бурею занесен в турецкий флот, сам себя взорвал на воздух; не великий корабль, а маленькое судно (двойная шлюпка), посланное для рекогносцирования, на которое тринадцать турецких судов наехало. Также и цесарцы по газетам врут, думать должно, когда полагают, что во всех стычках, бывших по сие время, потеряли только 1.893, а турок 7.859 убитых, раненых, бежавших и проч.
В рассуждении политических обстоятельств, кабинетных упражнений и предприятий каждого государства непрестанно газеты по сему врут; нет ничего смешнее, как читать в разных немецких, французских и других ведомостях о действиях нашей армии и прочих движениях – все ложно, а нередко бесчестно, дерзко и бессовестно напечатано. Двадцать раз уже писано, что Потемкин в Петербург уехал, что всею екатеринославскою армиею управляет князь Репнин, под главным ведением графа Румянцева. Не явная ли ложь!
29-го июля. Губернатор Синельников погребен в Кинбурне. Равным образом умерло пять гренадеров, раненых 27-го числа. Приехавший из вагенбурга офицер сказывал, что там страдают поносом великое множество солдат и прочих служителей. Покопали в вагенбурге ямы, около коих сии больные, будучи совсем истощены и обессилены, лежат, от чего смрад и опасаются моровой язвы; мрут человек по 15-ти в день.
Есть нечего, и маркитанты шутовства чинят. Большая часть людей приезжают в главную квартиру, за 14 верст от вагенбурга отстоящую, для покупки съестного, — видно, там хороший порядок.
Ввечеру появился многочисленный турецкий флот подле Березани и выпалил несколько раз из пушек, по-видимому, для знаку, но 30-го июля поутру уже не был он более на сем месте, а удалился в море.
Светлейший князь послал вчера ночью курьера в Крым и в Севастополь на Черноморский флот, чтобы сей сюда прибыл, а на рассвете сегодня и другой гонец отправлен туда же.
Смерть и сегодня покорила своей власти пять гренадеров, сражавшихся 27-го сего месяца.
31-го числа. Турецкий флот опять поутру появился. Он стоял верст на 15-ть, но один на пикете бывший корабль гораздо к нам вперед подался. После обеда турецкий флот гораздо приблизился и не более как верст на 5-ть от нас расположился в линию. Стоявший на пикете корабль очень близко подъезжал к нашему, на выстрел от Очакова стоявшему флоту, но после удалялся. На нем знамя было капитан-пашинское, и его самого чают там быть. Какая отвага с его стороны! Прощание с князем Юрием Владимировичем Долгоруковым – вот какое его с князем светлейшим долгое прощание – два уже ровно месяца.
Пред захождением солнца еще ближе подошел к берегу турецкий флот. Какое множество линейных кораблей, фрегатов, бомбардов, кирланчичей в сравнении нашей лиманской флотилии. Посмотря на турецкий флот, представляется зрению некая величественность, но на наш – мелкость – Голиаф и Давид.
Опасаясь, чтобы турецкий флот не поподчивал нас ядрами 40-ка, 50-ти и 80-ти фунтовыми, как то известно по рапорту контр-адмирала графа Войновича, который между прочим в оном писал, что пущенное из турецкого флота, во время сражения 3-го июля, одно каменное ядро было весом в 100 фунтов, которое между другими на нашем судне найдено, – велено было ввечеру подвинуться главной квартире с полверсты назад. Большая часть обоза перевезена была человеческою силою, потому что лошади находились в табуне верст на 20 от нашего стана. Сколько замешательств... беспокойств, браней, неудовольств. Мы ночевали без палаток, не зная, навсегда ли тут останемся, но когда на другой день, 1-го августа, князь, проснувшись, услышал скверный запах, то и велел опять перебираться почти на старое место, а егерям, стоявшим вчера подле нас, в левую сторону податься, отчего почти и все полки, стоявшие с егерями в одной линии, должны были переменить свои места. Я прежде объявил, что вся армия расположилась около Очакова полукружием, а посему легко понять можно, что перемена мест егерей повлекла за собой перемену и всего на 8 верст простирающегося полукружия.
Пришедши на берег, застали мы князя, смотревшего в подзорную трубу на капитан-пашинский корабль. Капитан-паша, рекогносцировавший, подъезжал к Кинбурнской косе на пушечный выстрел: удалился было далее в море, конечно, для высматривания, не идет ли Черноморский флот. Воротился назад к косе и от оной направил путь свой к отделенным от 18 кораблей, меньшим судам, вытянувшимся линиею в Березани. Мы ожидали от сих последних нападения на наши гребные суда, почему поставлены были, кроме батарей, пушки и мортиры в пяти местах по берегу, то есть на вершине крутизны, окружающей Черное море, ибо и внизу на самом берегу также расставлены были пушки подле каждой затопленной на берегу запорожской лодки. Сии лодки за прибытием турецкого многочисленного флота не могли быть сняты в скорости с мели.
2-го августа. Прибыла под Кинбурн и остальная часть Лиманской флотилии, которая множеством со стоявшею около Очакова Лиманскою гребною флотилиею равнялась турецкому флоту в рассуждении средних и мелких суден, но линейными кораблями турецкий флот несравненно наш превышал. Линейные корабли турецкие после обеда, удалясь в море, стали на якорь верст на пять от малых своих судов, к Березани линиею вытянувшихся.
Слух пронесся в армии, будто король прусский дал знать российскому, что ежели оный не отступится от Крымского полуострова, то король прусский объявит ему войну, а из сего выводят, что сей причины ради медлят и в рассуждении приступа ко взятию Очакова. Справедливость сему время покажет. В ведомостях же напечатано, что короли французский, английский и прусский заключили между собою союз в том намерении, чтобы турков удержать навсегда от претензий на Крым, а российский двор принудить отдать Швеции Эстляндию и Лифляндию. Посмотрим справедливость сего.
...21 августа. По утру долго стреляли турки с крепости ядрами и пущены бомбы на шедшее мимо Очакова под Кинбурн наше судно, которое однакож прошло без всякого повреждения. Шанцы теперь беспрестанно продолжают рыть.
5-го августа. Получил дружеские с Москвы письма от Федютина, Костенкова и купца Гультина.
6-го августа. После обеда назначено было 1.300 человек для делания траншей. Господа начальствующие пришли в 12-м часу ночи и, споря между собою о местах, какие кому отведены для работы, так продлили в том время, что посланный от светлейшего князя для посмотрения их работ бригадир Рибас застал всех их без всякого действия и велел им разойтись, а посему и не учинено никакого начала делу сему. Рибас о сем доложил князю в присутствии господ главных инженеров, кои все трепетали; но князь, ни мало не сердясь, сказал скоро потом: «стакан квасу»! Один из них, желая себя оправдать, сказал: «я, ваша светлость, довольно рано приказы отдал, а что работою… » «я слышал уже», прервал его князь и тем все дело кончилось.
7-го августа. Приехавший из первой армии от графа Румянцева курьер рассказывал между прочим, что Салтыков, который с своею дивизиею облег Хотин вместе с принцем Кобургом, правящим также дивизией цесарских войск, обедал в сем городе у тамошнего паши, который прежде в лагере у него угощаем был; однако когда-де Салтыков выходил из города, то начали с валу по нем палить ядрами из пушек. Сей рассердясь велел тотчас город бомбардировать. Рассказывал о порядочном в той армии в три колонны марше; что граф Румянцев всегда верхом ехал; о его ко всем ласковости, строгости, и наконец удивлялся, что у нас вокруг лагеря нигде нет цепи.
8-го августа. Ночью слышна была пальба из пушек и ружей, с нашей стороны по над берегом сделаны в сию ночь редуты четвероугольником, в которых батальон поместиться может. Находящаяся подле садов мечеть нашими зажжена на рассвете. Турки поутру выставили вокруг по валу красные и белые знамена.
9-го августа. И в сию ночь весьма часто из пушек стреляли с нашей и турецкой стороны при делании редут. Сей день начал переписывать журнал военных действий и движений армии Екатеринославской под предводительством господина фельдмаршала и кавалера князя Григория Александровича Потемкина Таврического на кампанию сего 1788 года. Оный журнал вел секретарь Андреян Моисеевич Грибовской, находящийся при кабинетном стате Bаc. Степ. Попова.
Слышал от бежавшего из Очакова мальчика поляка, принявшего магометанскую веру, что оставшиеся в Очакове христиане вброшены в ямы саженей на 10 глубины; в них они также и испражняются, и смрад от того, причиняя им болезни, низводит во гроб. Причиною сей к ним жестокости турков послужили побеги некоторых христиан в продолжение нашей осады. Хлеба-де в Очакове довольно, но мясо дорого, в фураже недостаток и в прочем. Сей мальчик увел с собою лошадь, за которую светлейший заплатил ему 200 рублей, которая по оценке других не более 80 рублей стоит.
Я. Суходольский. "Штурм Очакова"
10-го августа. Роздых моей голове и сущее состава моего бездействие.
11-го августа. Сильно мучился поносом с жестокий болями живота и головы.
12-го августа. Появилась свежесть в мясе, чистота в крови и легкость в мыслях. Ежели верить константинопольскому нашему корреспонденту, то турки немощны – казна их вся уже истощена. Начинаются бунты и в самом Стамбуле. Капитан-паша для усмирения и ободрения народа, а наипаче воинства, велел все силы и способы употребить поймать одно российское судно и привесть его в столицу. Правда, многочисленный у них флот, но не надежен и худо состроенный, кроме трех линейных кораблей, весьма исправно вооруженных и всем снабженных: «Реалы», «Капитании», «Патроны». Ферманы и два неферама никакого не произвели действия в Сирии и в Алепе в рассуждении набора войск. Жители тех мест отвечают, что раны после войны последней еще свежи… и никто не идет подживлять оных. В многолюдной армии во всем недостаток; от неполучения жалованья в армии учинился было бунт, и визирь принужден был за 5 верст от оной удалиться. Сотнями из армии возвращаются воины турецкие восвояси.
13-го августа. Ночью для ... бросили несколько бомб в отсутствии его светлости и всего генералитета, равно как штаб и обер-офицеров. Но на нашей флотилии от неосторожно положенного подле пороха зажженного фитиля одну бомбарду взорвало на воздух с 80-ю рядовыми и унтер-офицерами и тремя офицерами. Для умягчения сей жестокой потеря, как обыкновенно бывает, распущен в лагере слух, что 25 человек спаслось, но и те-де все опасно ранены и едва не все помрут. Из сих-то спасшихся один солдат, пришед на берег к князю светлейшему, который тогда смотрел на турецкий флот, и будучи несколько под хмельком, сказал: «я имею вашей светлости тайну открыть». – Какую? – спросил его князь светлейший. «Пожалуйста, ваша светлость, не велите более вами командовать французам, ибо они по-русски ни слова не разумеют, и залепетав по-своему дают нам только тумаки, а вить тумаки не говорят, что делать должно; от того точно вчера и бомбарда пропала».
Всем известно, какое множество и на флоте и на суше офицеров разных земель, не умеющих ни слова говорить по-русски, а имеющих одне должности, и притом в военное время, а от того многие русские офицеры и идут в отставку, ибо иностранцы и чины и кресты скорее, нежели наши, получают.
14-го августа. Ветер начал сильно дуть с севера, и пыль показалась превеликая. Переводил письмо от графа Румянцева к его светлости, писанное о разных воинских известиях и той армии действиях.
15-го августа. По утру началась прежестокая и частая пальба с наших батарей и с крепости Очаковской в продолжалась без перерыва часа с два. С нашей стороны убит один канонир да два весьма опасно ранены.
Перевод с письма к Попову о потоплении шедших из Белоруссии барок – и недоразумение – Гат (Gôtt) Bаrquen – (Becker) etc.; неудовольствия – насмешки – которое переводил Картвелин.
16-го августа. По утру пришел из Очакова старшина; он ни с кем ничего не хотел говорить, а домогался прямо его светлости изъясниться. Почему всяк и заключал различно о его прибытии: одни говорили, что от города прислан, а другие, что он оттуда бежал. Прибывшие из Очакова христиане рассказывали, что сей старшина есть из тамошних богатых купцов, который отправляет при том и должность судьи. Он весь день ходил вольно по нашему главному стану с одними только главными переводчиками, как-то с Лотк....и... Ввечеру началась сильная пальба под Очаковом, и в то время, когда там человечество ядрами, картечами, бомбами было умерщвляемо, здесь подле ставки фельдмаршала играли во время вечерней зари самые веселые кондратанцы. Какой контраст! Пальба же, не умолкая, продолжалась около двух часов с великим жаром. Наконец ночью тайна причины прибытия помянутого к нам старшины открылась, или по крайней мере нетерпящий находиться в неизвестности разум человеческий удовольствовал себя сам: что-де городские жители намеревались сдаться, но гарнизон тому всячески противился; что сей старшина по знатности и яко судья во первых подал совет к тому, но что гарнизон, осердясь за сие на него, присудил его повесить, и что-де завтра непременно начнут бомбардировать город, с тем, чтоб его или принудить к сдаче, или совсем превратить в прах и пепел.
17-го августа. Вчера ввечеру дано повеление, чтобы завтра... сей день вдруг после выстрела пушечного на варе начато было бомбардирование, которое и продолжалось беспрестанно часа три. С нашей стороны убит будто только один человек да два ранены, таким образом; летевшее из крепости ядро, прикосновением своим отхватив у стоявшего впереди солдата на правом плече часть кафтана с мякишем, и пролетев сквозь живот бывшего позади солдата, ранило в ногу еще и третьего, несколько подалее сзади находившегося. Но должно думать, что через столь долгое время продолжавшаяся пальба более человек жизни лишила, нежели показанное число значится, а особливо при открытии двух новых батарей в садах, на весьма близком от города расстоянии.
18-го августа. Батальон егерской Бугского корпуса переведен с правого крыла на левый, поближе к Очакову, ибо егерям, как всякую ночь на караул ходят к поделанным под Очаковом батареям, гораздо удобнее здесь стоять вместе с пехотными полками, ради всяких, могущих со стороны неприятельской воспоследовать покушений на наш лагерь.
После обеда в первом часу услышана была вдруг пушечная пальба с великим жаром; всяк думал, что лежащий на якоре около Березани турецкий флот пробирается к Очакову, и что палят с наших по-на-берегу оставленных пушек и мортир, ибо по ясности погоды и чистоте воздуха пушечный звук казался весьма близким. Почему пустился всяк к берегу бежать; но ошибку свою приметили, увидя, что производидся огонь с наших батарей и с крепости Очаковской. Я пошел к первой нашей батарее, отстоящей от города на полторы версты. Сия батарея тогда молчала, я на нее взошел, так как и другие, дабы посмотреть на шедших наших егеров против выбегавших из города турков со многими красными и белыми знаменами, и между тем, как рассказывал нам канонер «что трепалка сия произошла от того, что турки, засевшие в буераках, начали из ружей и пистолетов стрелять по нашим егерам, которые на берегу были и сушили свои рубашки, подле набережной нашей батареи и проч.»; велено было сойти всем с сей батарея и тотчас началась пальба, турки ответствовали в сие место, также и пушечные ядра катились до нас, иные же перелетали через голову и падали в самую батарею. Я хотел было уйти домой, но любопытство заставило меня долее простоять. Перестали с нашей палить батареи, ибо егери сошлись уже на ружейный выстрел с турками и начали между собой производить пальбу. Турки же непрестанно посылали к нам ядра, а иногда и бомбы. Наконец и они утихли, дав время действовать одним ружьям да пистолетам обеих сторон. С наших же поближе к городу поставленных батарей продолжался огонь, непреставая, до половины седьмого вечера.
Любопытство заманило меня еще подойти ближе к месту сражения, и тут увидел я, как турки, набежав на наших, отрезали было человек с 80 егеров и начали рубить, но пришедшие им на помощь егери, спасши несколько из оных солдат, прогнали турков и чинили долгое время за ними погоню. Турки, получив также помощь, обратились на наших и прогнали, но сами прятались во рвах, наши нагнали их и тут; и пальба была только слышна. Вдруг начали с крепости палить в то место, где стояла немалая куча зрителей, как пеших, так и на лошадях, а в десяти шагах и князь Репнин также был на лошади, смотря в зрительную трубку на действия сражающихся. Поелику в сие место часто летали ядра, то Репнин и поехал тихим шагом несколько назад; пешие же бросились вниз по крутизне на берег; тут чаяли мы быть безопасны. Егери весьма близко подле нас спустились в скорости за сим, и прошед шагов двадцать начали палить по туркам, засевшим по развалинам; сии, подаваясь вперед, заманили егерей до глубокого рва, где их много было: тут началась сильная пальба как с ружей, так и с батареи Гассан-пашинской, которая подле крепости на берегу находится. Ядра и тут внизу достигали до зрителей, почему князь Репнин и велел всех с берега назад прогнать.
Я, нашед удобное место взойти на верх, с великим однако трудом вскарабкался туда, и в чаянии, что великая наша батарея будет уже оставаться впереди, и мне нечего ядр опасаться, стал на возвышенном месте, никак не воображая, что я находился на пушечный от города выстрел; но вдруг ядра посыпались подле меня, и я, узнавши мою ошибку, хотя и побежал еще далее вперед, однако стал в безопасном месте на самом берегу, где только страшно было смотреть вниз, и чтоб при шуме ужасном летевших ядр и бомб не отступиться от пужавшихся людей, кои всегда в то время то наклонялись, то на землю падали. Пальба непрестанно производилась… наши были прогнаны, но Репнин велел приблизиться свежим егерям к месту сражения, то увидя, турки показали нам тыл, и тут с моря начали по них стрелять рекатетами с наших двух суден. Гассан-пашинская батарея ответствовала и весьма метила на сии судна, однако ни разу не попала. С великой нашей батареи также действовали с великим жаром; бомбы и ядра, беспрестанно переплетавшие чрез наши головы, ужасный свист производили, а от воды отдавался престрашный стон. От частого с ближних наших батарей бросания бомб зажжено в городе было в четырех местах; усилившийся там огонь заставил молчать все турецкие батареи; но с наших палить не преставали.
В семь часов все утихло: ранено с нашей стороны около 100 егеров, да побито с 30. Капитан один совсем срублен, да два офицера ранены.
Пришедши домой, рассуждал я о своей глупой отваге, которая подвергала меня опасности быть ядрами убиту. Я проклинал свое любопытство, да и твердое положил предписание никогда оному не следовать.
Мне представились живо все дурные следствия, какие бы могли произойти от сего любопытства. Но ожила притом мысль в моей душе и о горестном состоянии раненых, из коих многие, будучи не опасно то прострелены, то порубаны, возвращались в лагерь свой в крови, стеная и проклиная горестную свою участь. Многих под руки вели до батареи великой, а многих перевезли в сумерках уже в их стан. Убитых же на месте сражения погребли.
19-го августа. В сию ночь еще две батареи; на каждой из них поставлено по 28-ми орудий, а именно 12-ти полевых и по 16-ти осадных пушек, да по 4 мортиры. Рабочим солдатам производится за ночь 15 коп. и при отходе с работы чарка водки.
20-го августа. Работа под Очаковом с нашей стороны в делании батарей, редут и траншей с великою поспешностью по ночам производится: для сей работы назначается число людей, до полторы тысячи и более простирающееся, да для прикрытия оных бывают отряды также до 1.500 и более солдат.
В 11-м часу до обеда загорелся в Кинбурне пороховой, для лиманской флотилии запас, находившийся в погребу, и лежавшие там же бомбы, коих число было немалое, производили продолжительную, частую и ужасную трескоту; дымилось в Кинбурне весьма долго; турки, увидя сие, при радостных, нашей беды ради, криках выпалили с пушек несколько раз на кораблях, лежащих на якоре подле Березани. Они также и после обеда с кораблей стреляли довольно долгое время.
Сказывают, что во время богослужения работали в том пороховом погребу над составом горючих материй для бомб, брандкугелей и проч. и когда взорвало сей пороховой погреб, то по близости стоящей к оному церкви, все находившиеся в ней люди, также вместе с церковью, то взорваны, то весьма опасно порохом обожжены; многие совсем лишились рук, ног и других частей тела. Из бывших же подле погреба никто не спасся. У одного старого и храброго бригадира, Кинбурнского коменданта, сидевшего в сей злосчастный час в своих покоях, кои в рассуждении близости порохового погреба также были подорваны, все кости в ногах размозжены разрушительною пороха силою. Обожжен и Суворов; также много штаб- и обер- офицеров поранило сие пороха и бомб действие. Бомб-де одних разорвало около трех сот. Находившиеся в то время при разводе солдаты и офицеры все то ранены, то подняты на воздух, то бомбами были побиты.
21-го августа. Сегодня разнообразно толковали о вчерашнем Кинбурнском фейерверке. При сих толках так я сильно был соболезнованием тронут к страждущему человечеству, толь многократными образы – представились мне живо виденные мною ужасности сражения морского, страждущие и стонущие гренадеры после несчастного с турками бою, отрезание ноги губернатору, смерть его, последнее сражение, где множество побито егеров – что желал бы ему помочь – но, что я... червь... ничего не понимающий – и вот причина, заставившая меня переводить с французского проект всеобщего замирения.
Осада Очакова 6 декабря 1788 г. под начальством князя Потемкина
22-го августа. Имел чрезвычайную скуку и ввечеру переводом письмо нашего офицера в плену. Турки с нашими пленными не так поступают, как то их пленные у нас содержатся. Европейские государства, просветясь разумом философии, открыли начала побуждений сердца человеческого. Спознали причины, понуждающие государей ко принятию оружий против подобного себе человечества – причины тщеславия, зависти, гордости – уверены, что несчастные жертвы, хотя и спасшиеся от огня и меча, не должны чувствовать по крайней мере в плену горестной своей участи, и для того не лишают их нужного к пропитанию. Но грубый, в невежестве пребывающий турок дополняет меру своего мщения, попавших в руки храбрых воинов изнурением и наруганием.
23-го августа. Капитан-паша с многочисленным своим флотом все еще стоит подле Березани. Он имеет уже давно повеление от султана учинить в Кинбурне десант, но опасается потерять в случае неудачи славу свою, начинающую увядать. Притом визирь совершенный ему враг и всячески ищет его привести в подозрение у султана. («Константинопольские Известия» от 20-го июня).
Ввечеру турки зажгли верст в десяти от нас траву. К ночи ветер усиливался, и когда мрачность окружила наш горизонт и ветер возвысился до степени бури, то огонь по степям весьма распространился: стремление бури было на нас и дым к нам переносился скорою силою ветра, который, засыпая пылью глаза и опрокидывая палатки, валил с ног людей. При сильном ветре в темную ночь видеть пожар нет ничего ужаснее.
24-го августа. В сию ночь прелюбезных качеств, а паче тихого, благосклонного и доброжелательного нрава бригадир Николай Иванович Корсаков, будучи на работе у вновь делаемых батарей, редут и проч., пошел с отрядом для обозрения дела трудящихся воинов, и поелику ночь темна была, упал в ров довольно глубокий и так повредил чрез то себя, что чрез пять часов после того скончался. Комендант Кинбурнский, который во время несчастного взорвания порохового погреба лишился ног, также дух испустил.
25-го, 26-го, 27-го августа. Все работали над батареями, редутами и проч.
Получил от брата письмо, не весьма для меня приятное. Петербург на его обо мне просьбы молчит, и нет ни одного приятеля, который бы уведомил или его, или меня, о моем там деле. Вот каково на свете дружество.
28-го, 29-го, 30-го августа. Переводилось от графа Румянцева письмо, в коем между прочим дает светлейшему князю приметить, что цесарские предводители не соответствуют доброму согласию польз обеих империй, что граф Румянцев, не взирая на то, опять выгнал турков из Ясс, что фельдмаршал-лейтенант Сплина отозван в Трансильванию, и что граф Румянцев принужден был ради того подвинуть часть своих войск вниз по Пруту.
Сей день есть торжественный или кавалерский ордена Александра Невского. Князь Григорий Александрович Потемкин праздновал его с пристойным его сану и дню его рождения великолепием. После молебна по всей армии раздавался звук пушечный, также и во время стола, когда пили за его здоровье.
Но вскоре по захождении солнца началась другая торжественная пальба – пальба со всех наших около Очакова поставленных батарей, коих числом... считается, на коих всякого рода орудий простирается числом до 200. Равным образом и с Лиманской флотилии. Нет ничего ужаснее... вдруг поражаемому громкострашным звуком толикого множества огнестрельных орудий. Начало пальбы производилось с неописанным жаром с наших батарей и Лиманской флотилии и Очаковской крепости. Множество молний вокруг крепости я с крепости беспрестанно сверкало. Воздушные дуги летящих бомб устилались искрами; свист ядер заставлял стонать, лежащую на море, нижнюю полосу воздуха, а верхняя часть оного сопротивлялась прорезыванию вылетевших из пушек шаров. Неукоснительно зажгли в городе строения, старались то поддерживать беспрестанными пусканиями в него бомб и каленых ядер.
Часу во втором ночи, 31-го августа, светлейший князь велел пресечь стрельбу с батарей, но принц Нассав, за всеми сигналами к успокоению, продолжал оную до-после-зари. Флот многочисленный турецкий не осмелился однако нашему предприятию мешать и был только зрителем: он, стоя в отдаленности от нас, стрелял поутру сегодня довольно долго, почему неизвестно. С нашей стороны будто убито только четыре человека.
1-го сентября. Уже дней с шесть, как палят округ нашего лагеря траву, а особливо со стороны батареи, куда посылан был генерал-майор барон Пален для разведывания, нет ли по дороге турков. Каждый вечер виден огонь, но сей уже весьма близко до нас и широко распространился.
2-го сентября. Получены ведомости из Константинополя.
3-го сентября. Удивительно, что светлейший князь между множеством государственных и воинских дел, стоя в поле пред Очаковом, ведет переписку с духовными особами о ученых делах и поощряет их отыскивать названия местам в Крыму и в Екатеринославской губернии, какими они значились в древние времена греков и римлян.
4-го сентября. Сей день разослал светлейший князь приказы по всем начальным, предписывая им, каким образом должно город бомбардировать с сухого пути и с воды.
Миллеру, главному над артиллерией начальнику, учинить распоряжение в пушках, чтобы стрелять не часто, но непрерывно, метать бомбы туда, где лучшие строения находятся, зажигать брандскугелями и понапрасну не стрелять, но всего первее стараться разрушить турецкие батареи.
Нассаву принцу велено с моря метать бомбы на батарею Гассан-паши и обнять стрелку оной огненосными орудиями. Контр-адмиралу Павл-Жонесу с лимана направлять свои выстрелы на крепость, жечь неприятельские лодки и все разрушать, притом положил... за взятое судно двести рублей, а за сожженное пятьдесят; все же сие для того только делать приказано, чтобы отнять дорогу (как написано) с Божией помощию в ретраншаменты.
5-го сентября. Ввечеру турки стрелять начали ив крепости и своих батарей, стараясь препятствовать нам производить работу, и продолжали всю ночь до восхождения солнца, когда наши солдаты перестают работать; в сие время много побили солдат и ранили генерала.
6-го, 7-го сентября. Чрез весь день производилась пальба, но прерывно с крепости и с наших батарей. Полные возы привозят раненых солдат из работы.
Писал у Биллера оба сии дни на французском языке, вдруг набело по его диктованию – нет ничего труднее отгадывать, как когда немец диктует: же – те – аux уeux – аussieux – понимай как хоти.
Ввечеру начал было к нам приближаться турецкий флот из-под Березани, но пущенные ядра из расставленных по над берегом пушек обратили его назад. Турки также своими ядрами до самого берега досягали. Велено было выступить на берег одному пехотному полку.
8-го сентября. Сей день князь новый сделал приказ в такой силе: поелику пост на стрелке труден и неспособен, то его снять и разрыть там редут, дабы чрез то подать туркам свободу к учинению десанта, но чтобы на его, не допустив опять до лодок, напасть с конницею.
9-го сентября. Вставши поутру с товарищем моим, увидели полевой наш покой наполненный водою – ветр был пресильный и дождь опять начал лить, от сего сделался холод. В сей же день подоспели шифры из Константинополя, яко самонужнейшие ведомости в военных теперешних обстоятельствах – нужно было вдруг расшифровать, переписать, – но в какое время? когда ветр опрокидывал палатки, дождь все мочил и от холоду руки коченели.
10-го сентября. Ночевал с нами некто фон-Сталь, человек премилых качеств. Он был в Семилетнюю прусскую войну в цесарской армии. Рассказы его о тогдашних обстоятельствах и тамошних местах напомнили мне саксонскую мою жизнь, не без извлечения глубочайшего сердца моего вздоха, взирая на теперешнюю мою жизнь и чудное положение моего состояния.
Получил от брата и Ивана Павловича Киреева письма – Петербург молчит за всеми моими и братними просьбами. Киреев пишет, чтоб на все плюнуть и искать от коллегии отвязаться – но мне чудны таковые развязы и гражданские сплетни – пусть как хочет судьба решить дело случившегося со мною несчастия.
После обеда началась пальба и продолжалась около двух часов. У нас ранили опасно ядром одного офицера в лядвию и одного канонера в руку: им обоим отрезали, т.е. одному совсем ногу, а другому совсем руку. Огонь нашей артиллерии зажег на форштадте; князь послал проведать морского своего адъютанта Ламсдорфа, где точно пожар происходил. Сей, доехав только до первой бывшей нашей батареи, теперь пустой, и взяв у стоявших на валу зрителей трубку зрительную, посмотрел и скоро опять сел на лошадь, чтобы поспешить объявить князю светлейшему точность пожара; но находившийся тут же 12-ти лет штик-юнкер, питомец князев, сказал: «Господин адъютант, и мы можем таким образом репортовать; но зачем не подъедете до дальних батарей, где зрительная трубка не нужна, но где ядра только летают». Всяк понять может, сколько было досадно адъютанту слышат от мальчика такие колкости; однако он ускакал.
Не удивительно и то, что... сказал своему генералу Баверу: «врюш, дурак», когда он возвратился и сказал, что запорожские лодки потонули: ибо князь лучше то увидел чрез подзорную трубу из стоящей на берегу калмыцкой кибитки. Светлейший князь всеконечно великой души и слишком милостив; не однажды князь Репнин говаривал, что князь Потемкин наилучшие делает распоряжения, и самые такие, кои наиболее клонятся к пользе отечества и к благоденствию человечества; но жаль, что исполнители оных не с таковых рачением и усердием за оные принимаются. И в самом деле, ежели рассудить о его делах, то не иначе сказать можно, что душа его великая движима человеколюбием и усердием распространять около себя блаженство. Какие выгоды для солдат – какие им пособия сверх положенного деньгами, хлебом и проч. Сколько дарит офицеров одеждою и прочими снарядами. Истребил варварское зверство мучить солдат, уничтожил глупые стягивания тела и жил – и даже позволил офицерам входить к себе в палатку в холодноватое теперь время в сюртуках, ведая совершенно, что не уменьшится чрез сие его достоинство, и что сбережение здоровья не лишает нужной против неприятеля храбрости.
Ввечеру позволено было бомбардировать город с моря, чем принц Нассав весьма был доволен, – но после опять отказано.
Лошкарев разъезжает теперь в Крыму, Херсоне и по приморским местам.
Именная золотая медаль Г. Потёмкина за взятие Очакова 1788 г.
11-го сентября. После обеда прибыл от Салтыкова курьер с известием, что он взял Хотин. Князь светлейший, ходя ввечеру по своей палатке, ногти обгрызал.
12-го сентября. Князь светлейший, принц Нассав и граф Дамаж, граф Браницкий получили от императрицы обложенные брильянтами шпаги за отличную храбрость.
13-го сентября. Вот что вместо военных действий случилось сей день. Генералов жены Павла Сергеевича Потемкина и Самойлова заблагорассудили побывать инкогнито в армии, пред Очаковом стоящей. Оне, уговоря одного унтер-офицера их туда проводить, сели в кибитку, и научив его, чтоб везде сказывал, где ни спросят, что везет в армию товары; ибо и он был одет по-мужицки, а таким образом приехав к своим мужьям, немало их удивили. Сии же, дабы не узнал сего светлейший князь, немедленно велели им назад отправиться в Херсон, откуда они в таком виде предприяли свое путешествие. Но едва успели сии героини отъехать от стана своих мужей на одну версту, как вдруг прискакал курьер от фельдмаршала к ним с тем, чтобы взять сих шпионов и к нему представить. Сии шпионы проживали 14-е, 15-е, 16-е число в лагере, где они везде разъезжали.
17-го сентября. Послано было несколько козак к находящемуся с войском генералу Уварову по Бендерской дороге, поелику заподлинно известились, что 12.000 турков переправились уже чрез Днестр и идут к Очакову. Капитан-паша все еще стоит с своим многочисленным флотом на высоте Березани без всякого движения. У нас что-то все утихло, и кроме пушечного на зарях выстрелу ничего более не слыхать; всяк без штанов спит.
18-го сентября. Во вся... между важными происшествиями и смешные. Теперь, когда... имеет против себя двух... на севере и юге побеждать, то прочие европейские кабинеты упражняются прожектами почерпнуть какие-нибудь пользы для себя из сих войн. Когда все политики умствуют и всех умы находятся в деятельности, в рассуждении теперешних происшествий, до благоденствия человечества касающихся, тогда некто из поляков, пан Рузик с Козловца Козловский порождает в уме своем чудо, которое обнаруживает письмами, одним к императрице России, а другим к светлейшему князю, коего он просит, чтобы первое доставлено было к государыне в скорости чрез курьера или при естафете, яко такую важность, которая до целого Российского государства надлежит, и вот какова она: «Желание мое (которое прошу ваше императорское величество, – пишет сей пан Козловский, – содержать в наиглубочайшей тайне, поелику оно относится до всевысочайшего вашего императорского двора, до высочайшего наследника и всей высокой фамилии, так как и до всего государства Российского) есть то, чтобы сочетаться браком с вашим императорским величеством; для чего прошу ваше императорское величество прислать под Варшаву шесть тысяч войска, и мне ассигновать сумму денег сто тысяч получить от г-на N... на тот конец, дабы воспрепятствовать начинающемуся в Польше сейму, и я уверяю ваше императорское величество, что по бракосочетании и по восшествии на престол не только всю Швецию завоюю, но и... покорю под власть... Из Латичева от .... бря 1788 года».
19-го, 20-го сентября. Сего числа палили турки с кораблей своих и с Березани поутру долго. Они получили, как слух пронесся, радостные вести о победе цесарских партий. Удивительно, что почти везде цесарцы проигрывают в стычках.
22-го сентября. Сей день ради торжества восшествия ее императорского величества на престол ни одной пушки в лагере не выпалили, а почему – неизвестно.
23-го сентября. Кончил перевод с французского, т.е. проект всеобщего замирения.
25-го сентября. Ввечеру лишь только прибыли из Белой Церкви графини Браницкая и Скавронская, то как будто для них турки начали на наши батареи с жаром палить, препятствуя нам работать. В продолжение сей пальбы турецкие запорожцы подъехали на 13-ти лодках к устью речки Березани и производили немалую пальбу на стоящих бессменно там егерей. Городская пальба чрез полтора часа кончилась, но запорожцы продолжали ее долее.
Прибыли также опять Потемкина и Самойлова. Толки сему...
26-го сентября. Son Аltesse Monseigneur le Prince хотя и был весьма недоволен таковым не во время особ посещением, но скука, да и единообразное житие довольно послужили к превращению его мыслей ропотных в приятные. Обед был у него почтен сими Венерами. После того они все удалились; но под вечерок, и как говорится путь недалек, генеральс-адъютант его Бовер, нежнейшим образом, под ручку, в прелестном белом одеянии графиню Скавронскую проводил паки к князю светлейшему – конечно, чтобы проститься, ибо она едет в Италию, к своему супругу.
27-го, 28-го сентября. Удалился турецкий флот совсем от островка Березани, не сделав ничего чрез столь долгое свое подле оного стояние, но куды? будущее покажет.
К вечеру он верст на 30 виден был, и то только одни большие корабли.
29-го сентября. Писаны были на польском языке письма от некоего Усинского к Г. Б., что турки и запорожцы турецкие около 1.000 человек напали на Балту, разграбили и выжгли, что он от знакомых ему турков услышал, будто они единственно для того туда пришли, поелику ген. Уваров находятся с отдельною частью войска, что их гораздо еще более скрываются по буеракам и рвам, и что-де тридцать тысяч турецкого войска идет на помощь к Очакову (помощь сия, видно, таким же образом идет, как и прежние две). Турецкий флот опять приближился.
30-го сентября. Сей день светлейшего князя день рождения Георгия. Мною прежде говорено, что сей же день на счастие будет Очаков бомбардирован, потому что князь есть редкий в свете счастливец; однако уже 10-й час с полудня и все тихо и спокойно, ни одного пушечного не слышно выстрелу; конечно для того, чтобы не спужать Венериных послов, в главный стан Екатеринославской арий прибывших и не терпящих Марсовых деяний.
В полученных сей день из Константинополя секретных ведомостях между прочим написано, что множество женщин там подавали султану просьбу на капитан-пашу за то, что он в несчастных для Турции на кораблях при Очакове сражениях потерял их мужей. Удовольствие было на оную то, что велел им запретить находиться по улицам, когда он едет.
Медаль в память взятия крепости Очакова, 6 декабря 1788 г., и в честь князя Г.А.Потемкина-Таврического.
1-го октября. День, когда я из утробы матерней вышед, ныне узрел свет. Сей день свершилось мне 25 лет.
2-го октября. Ночью уехали из армии вышепомянутые графини.
Уже два дня с ряду, так как и сей 3-го октября, сильные норд-вестовые ветры дуют. Всяк жалуется на холод и ветры; и какая жизнь, ежели в самом деле разобрать, для человека городского, в степях, где нет ни дров, ни травы, ниже какого-либо бурьяну для варения, где беспрестанно раздаются стоны больных, где множество погребают мертвых и во всех на лицах изображены уныние и печаль.
Уже начинают жаловаться на выписанного из Парижа доктора Массо за то, что весьма многим отрезывает ноги, руки и тогда, когда по мнению других докторов можно бы было без того обойтиться, ибо из всех тех редко какой спас жизнь по претерпении сей жестокой операции.
4-го октября. Поутру началась... мало-по-малу пальба с крепости, но скоро потом сильною сделалась и продолжалась часа три. Наши батареи уже весьма близко к крепости подведены, а старые оставлены (описание вообще осады города Очакова) и неизвестно, чего еще ожидают. Капитан-паша все стоит в виде от нас на море. Он в Константинополь боится идти с флотом, ничего не сделав, и известно, что после его потери на троекратных под Очаковом сражениях, назначено в Константинополе голову ему за то отрубить.
Нечаянно нашел я у лекаря Гагельтрема письма короля прусского и приятеля его Сума, напечатанные в Лавзане; они мне много удовольствия приносят: вижу здесь двух философов, нежно друг друга любящих, из коих один, государь, старается, посредством философии, учинить себя равнодушным и беспристрастным ко всем внешним предметам; а другой старается ему дружески вперять в мысль, что государю нужно иметь страсти, и что без них не можно производить великих дел и великих добродетелей в действо, без них не будут более на свете герои и проч.
5-го октября важные из Константинополя.
7-го октября. Начинают уже по несколько из наших войск перебегивать в Очаков. Прежде искусный, но беспорядочный канонер бежал, после четыре егеря, потом еще один, а теперь также несколько было из егерей бежало, но их догнали у самой крепости. Ежели причину спросить таковых побегов, то удивляться почти должно, что чего хотеть солдату еще, когда фельдмаршал запретил их бить, и за великую вину не более 25-ти ударов давать, когда сверх всего, им по штату положенного, производить велел мясо, крупу, хлеб, водку и по 15-ти копеек тем, кои работают в ночь в траншеях или на батареях. Всяк говорит, что солдат теперь сбалован; и в самом деле, не ясным ли их побеги служат тому доказательством. Правда, трудно ему работать, стоять в холоде на часах, когда буря и сильные дожди бывают, но вить и генералы с ним же одинакой участи по мере их состояния подвержены.
Ввечеру часа два бомбы и гранаты пускали, раз восемь причиняли пожар в городе, но после все утихло, а настал ветер северный и вдруг холод несносной.
8-го октября. Холод и буря были престрашные. Надобно непременно быть самому в сих пустых степях, чтоб увериться о истинности воздушных сих свирепствований. Любопытство заставило меня выйти на берег из палатки: какие сильные валы ударялись о крутизну берегов. В сей стороне северные и северо-западные ветры весьма пронзительны. В сие время наиболее должно терпеть от пыли, которая в глаза, рот и во все лице ввывевается; восточные же, обыкновенно нанеся тучи, причиняют проливные дожди, но притом несколько уменьшают стужу.
Светлейший князь сам инкогнито, с Бавером и двумя офицерами; после обеда ходил на батареи.
9-го октября. Не взирая на стужу и ветры, производилась весьма долго пальба с нашей стороны, с земли и воды. Начали мы сперва палить с воды, потому что три турецкие судна, весьма нагруженные, по удобности ветра, пустясь на всех парусах, весьма скоро пролетели в Очаков, и мы не могли им ни малейшего вреда причинить ни с наших по берегу поставленных пушек, ни с флотилия. Из сих трех неприятельских суден село одно у Очакова на мель, но люди и груз ими спасены. Наши же судна, палившие на Гассан-пашинскую батарею, много претерпели, и одно от пущенной оттуда бомбы совсем разорвано. Людей однако несколько спаслось, но потеряно при сем случае около 60-ти человек; также весьма достойный офицер Киленин убит ядром при сем самом случае. На сухом пути пущенные из крепости бомбы попали дважды в ящики с порохом и разорвали. В городе с нашей стороны зажжено и долго виден был черный дым. Находящиеся в плену у нас турки заключали, что, конечно, зажжен был хлебный магазин. Турецкий флот во все продолжение сего действия не тронулся с места.
10-го октября. Свирепые бури не престают. Мелкие наши судна не могут теперь находиться на воде. Отчего часто по несколько затопает.
Нет ничего сожалительнее, как смотреть на горюющих солдат, которые везде по армии бродят и собирают навоз и даже засохший или замерзший, как человеческий, для варения себе каши, а ежели посмотреть на их жилища полевые, то нельзя не содрогнуться от ужаса, как они могут сносить холод и стужу, укрываясь одним плащом и часто еще разодранным. Ежели бы, по крайней мере, дрова были, то бы это почиталось здесь за такую выгоду, какую иметь можно в самых лучших палатах городских.
Сегодня после обеда часа три то из пушек палили, то бомбы пускали. По сие время почти только стреляли в крепость на ответ туркам, но теперь велено в самом деде не зевать. Три недели сряду почти ни одного пушечного выстрела не слышно было, в которое время турки все испорченное починили, и мы столько были снисходительны, что ни мало им в том не мешали, но сие стоит нам теперь опять и лишних зарядов, и трудов, и людей.
11-го октября. Поутру производилась пальба с обеих сторон поперерывно, но после обеда с таким жаром чинима была, что свист ядер наводил на сидящих в палатках великой ужас. Турки с ретраншамента своего три дня уже как перестали палить, но тем сильнее с крепости, и ядра от них летят на полторы и не мало на две версты к нам. Почему теперь летящее на воздухе ядро слышится яко бы чрез головы тем, кои от пушек на три версты отдалены, должны физики решить – не тонкость ли воздуха или сжатие оного от холоду.
12-го октября. В сию ночь посланный с 36 гусарами от генерала Неранжича майор для заготовления на полк травы, взят был турками на ботах, подъехавших к берегу; из них спасся один только гусар. Случайность сия светлейшему князю показалась непонятною. Подозревают оную для того, что Неранжич-де весьма гнал сего майора, и что он-де по нужде и с досады отдался туркам, ибо спасшийся гусар говорит, что ниже одного выстрела не учинено, когда прочих его товарищей турки забрали.
13-го октября. В ночь флотилия наша лиманская прозевала, как восемнадесят мелких суден турецких из Очакова прошли к Березани. Турки во всю почти ночь престрашный шум чинили в крепости. Это было приношение Богу молитвы яко в день праздника пятницы; но они видно не так суеверны, как жиды, которые в субботу ни за что не принимаются и ничего делать не хотят, отправив судна вышепомянутые из города к Березани, где и флот их стоит, в пятницу, их праздничный день.
Теперь почти каждую ночь жестокие с ружей между турками и нами бывают перепалки, и каждое утро привозят раненых в гошпиталь; их лечат, ноги и руки отрезывают – они умирают – вот, человечество, твоя на свете сем участь: страдать ты присуждено при твоем рождении и малое течение жизни до конца твоих дней устлано терниями, колющими тебя и самой смерти жесточее.
15-го октября. Принц Нассав-Сиген, командовавший флотилиею лиманскою и одержавший над турецким флотом троекратно победы, уехал в Варшаву, с досады более, нежели по болезни. У него начали власть командира уменьшать, от чего разные появились оплошности на флотилии, как выше сего означено. Также-де послужило причиною его отъезду и то, что когда императрица прислала к князю светлейшему несколько разных шпаг для раздачи отличившимся храбростию воинам, князь светлейший велел принцу Нассау сказать, что и он получит, по воле монаршей, одну, которой однако принц Нассау не получил, и когда восемнадцать суден из Очакова проехали и принц Нассау появился у князя светлейшего, то сей изъявил ему удивление при самом входе, что он слепым учинился и ничего не видит. Отъезд же принца Нассау приписали трусости, потому-де, что теперь лишь только приходит время показать храбрость и неустрашимость – и светлейший князь сказал на сей его отъезд: «Славны бубны за горами».
Рибас (Осип Михайлович) давно уже страдает политическою болезнью, поелику он теперь не может исполнять должность дежурного бригадира, то избраны два генерала, попеременно дежурствующие. Рибас с досады заболел, потому что князь посылал его туда справляться, где выстрелило, как, кто и проч., куды-де должно посылать унтер-офицера и он-де от сей одной езды натер себе в задней мозоли.
Ежели посмотреть на обращение приближенных к фельдмаршалу, то можно сказать по пословице: что чорт строит шутки. Все коварства, хитрости, обманы; друг дружку стараются оговорить, осрамить, себя возвысить, другого унизить; выискивать достоинства, заслуги, коих никак не бывало, всклепать на другого пороки, бесчинства, коими сам заражен, и проч. Не надобно против турков сражаться, много должно истребить прежде у себя в армии.
16-го октября. Турки все, что имели на острове Березани, забрали на свои судна, и слух пронесся, что прошедшие из Очакова 18 суден нагружены были турецкими женщинами, детьми, казною и наилучшим из имения очаковских жителей.
17-го октября. Князь Юрий Владимирович Долгоруков, по тщетном ожидании чрез всю кампанию, т.е. чрез пять месяцев отправления своего в цесарскую армию, без всякого притом здесь дела, будучи генерал-аншефом и командовавшим прежде сего знатною дивизиею, уехал в Москву, в наивысочайшей степени досады.
18-го и 19-го октября. В сии дни ожидали сильной канонады, которой предмет должен был стремиться ко взятию турецких траншеев, однако все что-то тишина царствует. Турецкие боты опять покушались пройти в Очаков, но густо расставленный с нашей стороны караул, выпалив по них с пушек, заставил их удалиться восвояси.
Вчера намерены мы были выманить турков из их укреплений более для того, чтобы поймать сколько-нибудь и узнать о состоянии траншей их; на сей конец послали одного егера, якобы к ним уйти хотевшего, а между тем спрятались несколько солдат во рву. Посланный солдат, подбегая к их траншеям, упал на землю, будто из сил выбился и просил турков, чтобы они вышли и взяли бы его под свою защиту. С нашей же стороны стреляли по нем холостыми зарядами. Солдат непрестанно просил турков, чтобы они ему пособили, и делал всякие телодвижения, но турки, приметя этот умысел, лишь только тому смеялись и кричали: «приди сам сюда». Солдат, видя, что турки не хотят ему пособить и попасться в сети, ударился бежать назад, в которое время один из турков попал его пулею с ружья в детородные уды, чем и действие неудачной воинской хитрости кончилось.
В сию ночь прошло также турецкое судно из Очакова. Контр-адмирал Павл-Жонес показал в рапорте своем 20-го октября, ссылаясь на слова поручика Эдуарда, который от подполковника Рибаса слышал, якобы судно было без пушки; но Рибас сказал светлейшему князю, что точно судно было с пушкою, и что он и поручику Эдуарду то же самое сказал. Светлейший князь послал Павлу-Жонесу строгий ордер, давая прежде всего в оном ему разуметь, что ссылки не принимаются там, где дело идет о действительной службе, что он не примешивает в команде партикулярных дел, что повеления свои дает и переменяет по обстоятельствам, и что посему должно все его повеления принимать за законные. Сей же день писал Павл-Жонес к светлейшему князю, что команду свою сдал с рук контр-адмиралу Мордвинову, на которое письмо светлейший князь отвечал ему со всякою учтивостию и уверением о непременной дружбе и доброжелательстве, так как и об искреннем благорасположении и отменном почитании.
"Знаки золотые" для награждения офицеров, отличившихся при взятии Очакова 6 декабря 1788 г.
21-го октября. Ночью прошло опять около десяти суден с войском из турецкого флота в Очаков, но несколько из них был отбиты и прогнаны назад. Удивляться такому их мимо нашей флотилии проходу нечего, так как нельзя обвинять и нашу флотилию в нерачении и оплошности, ежели рассудить, что ночи темны, ветер сильный и весьма способный для переходу турецким судам в Очаков, и что турки кроме парусов, при толь выгодном ветре, не оставляют и гресть веслами, а потому так как стрелы пролетают мимо нашей флотилии в Очаков.
Сей день не на шутку снег шел с ветром и дождем – и холод пронзителен – сырость.
22-го октября. Нечего уж теперь удивляться и замечать ночи, в которые турецкие лодки в Очаков мимо нашего флота проходить могут – ветры или деятельность природы смеется дисциплине, искусству и рачительности воинства.
23-го октября. Сегодня почти весь день беспрерывно продолжалась с великим жаром пальба со всех наших батарей и с Лимана. Турки скоро утихли и после на пятьдесят наших выстрелов едва отвечали одним. Гассан-пашинская батарея вся почти огнем нашей флотилии повреждена.
В сей же день я с моим товарищем бароном Корфом вошли жить в землянку. Великое затруднение было в приискании леса и за два небольшие бревна заплачено четыре рубля; они служили столбами, перекладины собраны из старых телег и проч.
Во время сильной пальбы, когда ядра свистом своим наполняли воздух и летали на подобие града, когда человечество побиваемо было сими орудиями смертоносными, а и того ужаснее, когда иные несчастные, не будучи облагодетельствованы щедротами смерти, лишались руки, ноги, зрели сокрушающиеся от жестокого удара быстро летящего ядра свои кости, в сие то самое время, идучи я от берегу, услышал молебственное пение, в церкви походной Божеству приносимое; предмет оного: на враги победу и одоление – на враги, подобное нам человечество!
После обеда пробили дыру в каменной крепостной стене и много причинили повреждений в прочих частях крепости с наших на суше построенных батарей. Как к нам приходит некто поручик барон фон-Сталь по вечерам, человек сведущий в науках и много читавший книг, то мы и провожаем вечера при пушечных выстрелах в чтении выбранных им из славных сочинителей древних и новых наилучших, присовокупляя при том наши рассуждения. Таковое провождение времени напоминает мне мою студенскую в Лейпциге жизнь, когда я с искренними и милыми друзьями, сидя в теплой горнице, занимался и разными рассуждениями и музыкою, и которой напоминание вечно будет приятно моему сердцу.
24-го октября. Фельдмаршал есть толь многозначущая особа в армии, что по воле своей и награждать и наказывать может, соображаясь в том более политическим правилам, нежели строгости и правосудия.
За одержание победы троекратно лиманскою флотилиею над турками все находящиеся на оной чины получили повышения чинов, кресты, золотые шпаги и надеются еще в скорости и деньгами видеть себя награжденными, и сие все по воле фельдмаршала. Но сколько притом было роптаний, зависти, досад, протестов и отказаний от службы! есть дело всем явное: были и такие, кои ничего не получили, а некоторые из офицеров разжалованы в рядовые. Нет ничего для духа философического и равнодушно взирающего на раздавание чинов, награждений и ободрений любопытнее и удивительнее, как зайтить к г-ну майору Ст., который делает по воле фельдмаршала генеральное по армии производство. Тут найдешь полковников, просящих делателя производства, или только пружины оного, чтобы такого-то офицера повысить, он-де имеет все достоинства к военной службе, хотя и выпущен из гвардии – но кто он таков? Князь и сын Н... Другого офицера, чтоб перевесть в иной полк, он-де скучен, груб, ослушен, хотя и службу знает, но главный за ним порок из солдатских детей, – от них не можно ожидать ничего хорошего, они без всякого воспитания. После того полковник сей делает такие пред секретарем снисхождения, что можно назвать унижениями, или прямее сказать подлостями.
Входит другой, делает низкий секретарю поклон, изъявляет усердную свою дружбу объятиями и поцелуями, насказывает тысячу ласкательств, и после вынув ассигнацию (во скольких рублях не знаю) вручает ему, говоря: вот мой должок. Секретарь не промах, и закрывает явное дело ложью, примолвив: на что вам с этакой бездельницы трудиться, мы бы и после могли в игре же расчесться; но правда у меня нет шубы, так и пригодится. На сие стоявший офицер подхватил, ежели угодно, то я вам доставлю околышек крымских на шапку – очень хорошо.
Вдруг присело около дюжины офицеров; первый всех смелее спрашивает: произведен ли я? Да, государь мой. Нижайше благодарствую. А секретарь столь подл, что и принял сии жертвоприношения благодарственные – дельные. Другой выскочка говорил: «Как же я А. И. обижен, вить Л. моложе меня, да произведен, а я старше его в сем чине служу». Вдруг поднялся спор, и доказательства с обеих сторон были: я старее; нет, он старее. Почему? – потому что старее. Третий выступил вперед, и лишь только разинул рот, то ему вдруг сказано: вы уже переведены с приудержанием вашего чина в другой полк. Только вперед не проигрывайте в карты провиантских и фуражных солдатских денег, вы чрез то скоро попадете в солдаты. Нет, отвечал сей с восхищением, мой избавитель, я последую уже вашим благим советам. Полковник К. примолвил к сему: «если бы не он (т.е. секретарь), то бы подлинно носили вы суму да ружье». Правда, отвечал сей офицер, без всякой при тои робости и стыда, что я страстно заражен был игрою, но теперь от ней освобожден.
За сим спрашивали другие, подписаны ли их аттестаты в отставку; их искусно укоряли шуткою, зачем они, будучи толь молоды, идут из службы прочь. Один отвечает: за болезнями, имея вид столь красный и полный, что желательно бы и всякому здоровому таковой иметь; другой: домашние его обстоятельства понуждают его к тому; третий говорит, что отец его уже стар и некому за хозяйством присматривать. Но последнего представления об отставке были сии: «я выхожу для того из службы прочь, что меня два раза обошли в производстве, единственно за то, что старался с усердием служить, и никогда никому не похлебствовал.
25-го октября. Сей ночи контр-адмирал Мордвинов разбил семь суден турецких, стоявших у Очакова. Все возопили: вот какой успех после иностранных начальников; будто Россия столько бедна, что не найдет довольно храбрых и неустрашимых сынов отечества дома у себя, и будто надобно нанимать из других государств воинов и повелителей и платить 5.000 душ крестьян за то, что повелевает только нашими храбрыми солдатами.
27-го октября. Убеждайся в свой немощи, познавай слабость человечества и будь человек. Получил от брата письмо лаконическое. Споры о брандскугелях – россияне одни только несправедливы, употребляя их против Очакова; – с моей стороны, что все позволено употреблять против своего неприятеля. Да, ответствовано мне, это одни только россияне способны к тому. Но вить принц Нассав к нам принес изобретение сие. Да, сказал противник (надобно знать, что это был немец, который хотел и всегда показывал, что он человек просвещенный), везде в России варварство, например в Курске и около. Ответ: и те люди по мере своего ощущения имеют блаженство. Так, сказано мне, поди и ляг спать подле кухни. Бранится яко свинья – спор, поди сам, и немец показал наконец, что он варвар, нежели просвещенный человек, – ибо хотел подтверждать доказательство кулаками, а не разумом.
28-го, 29-го, 30-го октября. Упражнение в проекте винокурения – etc. (Зиэрман перегонщик Гутницкой ликерной фабрики)
31-го октября. Уже фельдмаршал и... построил землянки; отменно хороши, пространны и со многими покоями – видно, что зимовать надобно. Флот же турецкой все еще стоит, как в прежде, на своем месте. Каждый день производится пальба, а иногда со всех орудий, на батареях расставленных, залпом палят; таковое действие необычайное заставило сперва всех думать, что конечно что-нибудь подорвано. Турки нам отвечали однажды залпом бомб, пущенных с крепости вдруг в великом множестве, и ежели верить перебегающим к нам туркам, то они-де не сдадутся, пока все не будут истреблены. Сикурсу они часто получают со флота, и дня четыре тому назад, прошло одно судно о трех мачтах; на нем перевезено войска до 500 человек.
1-го ноября. Боже мой! какое рвение, зависть, поношение, наругание, оклеветание между офицерами, служащими при фельдмаршале, или вообще в главном стане, в рассуждении повышения чинами: ежели один произведен в короткое время, то другие бешутся от того, выдумывают и приписывают ему все возможные недостатки, смеются неразборчивости в людях и дарованиях тому, кто виновником его счастья (буде то счастием назвать можно). Сами делаются себе несносными, что другие сорвали (по их выражению) по два чина, в сию кампанию, а они не имеют к тому еще и твердой надежды. Наконец отказав, или уничтожив все достоинства в поступающих чинами вышними офицерах, во утешение себе вопиют: вот счастие, вот слепое счастие Л-фу, X-ну, З. З. бар. де Ст. и проч. и проч. и проч.
Бежавший к нам сегодня из Очакова турок сказывал, что вице-паша убит бомбою, в гасан-пашинской батарее.
Рибас бригадир совсем от дежурства при фельдмаршале отставлен; на место его поступил генерал Рахманов, а он завтра едет на флотилию.
Все зависть и интриги – говорят, что дежурный бригадир Львов всем теперь ворочает, и отъезд принца Нассау его-де есть дело.
2-го ноября. Сколько я ни думал найти людей, моему образомыслию соответствующих, всегда в том ошибался и нередко к моему вреду.
3-го ноября. Какое счастие и милость Божия для нас, обивающих здесь на подобие Тат..., что ясные дни продолжаются уже с неделю.
4-го ноября. Всю почтя ночь продолжалось пресильное бомбардирование. По утру турки долго палили на своем флоте и после удалились. Надобно думать, что они пошли навстречу нашему севастопольскому флоту, которому дано повеление следовать сюда к Очакову с тем, дабы турецкий флот отвлечь отсюда, а нам бы осаду города производить без всякого препятствия.
Ввечеру велено было нашим солдатам сильно кричать в траншеях находившимся: ура! ура! дабы турков выманить из подземельных их жилищ, потому что все строения в городе разорены от частых бомбардирований, и лишь только турки взбежали на вал, думая, что город приступом берут, то вдруг со всех наших батарей залпом из пушек по них начали стрелять. Ура! велено было кричать и в том намерении, чтобы турки, будучи приведены в мнение, якобы город приступом берут, подорвали мины, но они что-то не поторопились в том, но подняли после сего сами великий крик.
После обеда учинено выстрелов 50 из каждого орудия; полагают всплошь пушечный выстрел по 5 рублей, а более ценят в 25 руб. Ежели положить, что мы пустили вчера 100 бомб, то... 2.500 рублей, да пушечных выстрелов, каждый по 5 рублей – что будет стоить до 125.000 рублей; столько стоила пальба.
Посему если взять наобум каждый день, сколько зарядов и бомб, брандскугелей и гранат выстреляно, то с самого нашего начального под Очаковом стояния окажется превеликая сумма. Всякий раз, когда приказано было палить, то никогда менее 25 выстрелов не приказано было чинить из каждого орудия. Ежели подумать о других издержках в военное время необходимо нужных, то нельзя не содрогнуться, как люди могут доходить до состояния войны, толико человечество уничижающей и соделывающей его лютым зверем! etc. etc.
6-го ноября. В ночь посланы были запорожцы на лодках взять Березань, однако ничего не учинив там, при возвращении назад, поймали турецкую, из Очакова мимо нашу флотилию уже пролетевшую, лодку с 10-ю человеками, которые показали, будто чернь хотела уже взбунтоваться за то, что наши не хотят сдаться, но они уговорили оную, чтобы еще три дня подождали, ибо российская-де армия непременно от города отступит. С сего времени начали кавалерийские полки мало по малу отправляться в зимние квартиры, оставляя по эскадрону здесь.
7-го ноября. Подъехавшие близко две лодки запорожские к Березани востерпели довольно сильный огонь от турков, на оном островку для защиты оставшихся, как с пушек, так и с ружей; взяли в скорости оный остров. Турки, правда, мало защищались и отдались на произвол фельдмаршала князя Потемкина Таврического. При сем случае турков убито 30 человек и с нашей стороны запорожцев 6 человек. Все сие действие происходило в глазах великого числа зрителей, стоявших по над берегом. Часу в 12-м утра же приехали две лодки с тремя турками, кои вручили нам свое знамя. Сия турки говорили, что капитан-паша, отъезжая в Константинополь, не велел им до последнего человека защищаться, капитан же паша для того уехал в Константинополь, чтобы восцарствовать над визирем, своим неприятелем, который хотел его у Порты очернить тем, что он в Лимане троекратно был российскою флотилиею поражен, а теперь-де и сам визирь претерпел великий урон в разных сражениях с цесарцами.
После обеда послан был туда генерал Рахманов, с тем чтоб осмотреть и принять все казенное на оном островку находящееся, а турков, оставив им все их собственное, перевесть теперь сюда яко военнопленных, для чего и посланы за ними немедленно пять галер. Турков было там числом около 400 человек, 21 пушка и много провианта и амуниции.
В 10-м часу вечера привезли находившегося в Березани пашу на шлюбке к берегу, подвели ему княжую лошадь в серебряном уборе, на которой он ехал верхом до назначенного ему прекрасного домика. В оном все выгоды для паши расположены были, дабы неволю его тем уприятствовать, и что только свойственно одному князю Потемкину Таврическому поступать столь нежно и человеколюбиво с пленными.
8-го ноября. Часу в десятом был сей пленный паша с другими старшинами на аудиенции, у князя фельдмаршала; сей подарил ему бриллиантовый перстень, и в то самое время происходила пальба радостная с завоеванной Березани, флотилии и батарей. Для пленных турков готовлен был стол. Пленные сии старшины, выходя из домика княжеского с свойственною туркам величавостью в длинных одеяниях, ни мало на лицах их не видно было унынья, кроме одной твердости духа и непоколебимости мыслей, каковые только в подобных обстоятельствах быть могут на человеках, знающих непостоянство вещей и деяний в моральной и физической природе.
9-го и 10-го ноября. Весьма много писем отправили в разные места по нашей экспедиции. К двум маршалам сейма графу Сапеге и графу Маляховскону с просьбой, дабы они на сейме исходатайствовали светлейшему князю дворянство в Польше. В одном к графу Стакельбергу пишет светлейший князь, что мы хорошо сделади ве возобновив союзного трактата с Пруссией, что не король прусский причиною шведской против вас войны, но дурная голова короля шведского; что, возобновив с Пруссией союз, навели бы на себя подозрения у римского императора, который в угодность нам войну туркам объявил и многим жертвует – фельдмаршала стратагема в рассуждении позднего нашего выступа в поход в июне месяце – etc. considérаtions.
11-го ноября. На рассвете турки выслали из города в великом числе на вылазку, напали на нашу вновь устроенную батарею на фланге левом, отняли две полевых пушки и поставили было уже на завоеванной ими батарее знамя свое, перерезав малое число людей, в сей батарее от холоду уснувших; но находившийся там на каракуле генерал Максимович, разбудя солдат, пошел сам вперед и имел несчастие по сильном врагу сопротивлении быть сильно порубан и повержен на землю; в которое время турки отрубили ему голову, унесли в город. Солдаты же пошли на штыках, прогнали турков, отняли знамя и отбили одну пушку, и гнавшись за ними нашли и другую во рву.
В сем случае много с нашей стороны солдат перерезали османы, напав на сонных, многим отрезали головы, унеся их с собою, и взоткнув их на штыках, расставили по валу; между сими головами примечена и генерала Максимовича, и как о сем донесено было князю светлейшему, он с сердцов велел лежавшим, побитым туркам около батареи отрезать головы и привезть в стан меж солдат, что и учинено было. (Другие говорят, что в том было недоразумение и что князь светлейший не приказал сего учинить). Боже мой, какой отвратительный взор! Взор, возбуждающий варварство человечества, к человечеству соделанное! Головы сии отрубленные возимы были везде по лагерю, человеки сбегались со всех сторон, посмотря на их содрогались и ощущали ноющее омерзение солдат, вопия: штурм! штурм!.. мужик: неверные... чиновный: гадкость, и все содрогались и отвращались в скорости от сей сцены.
12-го ноября. Шел снег или продолжалась метель два дня беспрестанно. Сколько в сии дни померзло людей и пало скота. Где ни посмотришь, везде завернуты в рогожи человеки, везде палый скот... там роют яму... в другом месте лежит нагой мертвец... в том, где побогатее умерший слышен глас: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Там делают гроб, в другом месте просят на погребение и спорят о чем? что завтра и его такая же участь постигнет. Вздохи и стенания везде слышимы.
О, смертный, рожденный с соболезновательным сердцем в превосходной степени, но не имевший случай умерить оного жар – не ходи смотреть плачевнейшей сцены – полевой шалашной гошпиталь, где человечество не только страдает от полученных на сражениях ран, но холод, стужа и чрезвычайно свирепые северные ветры усугубляют более жестокость и боль их ран; там стон, там вопль и единое моление к Творцу сих страждущих есть прошение смерти, яко вящего их благополучия и последнего им благодеяния! Иттить мимо гошпитальных палаток есть искушение для чувствительного сердца, мыслить для чего Творец попускает человечество подвергать себя толиким бедствиям, наносящим мучительные ему раны? разум – воля человек.
От 13-го до 25-го ноября непрестанно продолжались морозы с северными ветрами; снег также велик лежал, мы в сие время доделывали однако батарею, где генерал Максимович лишился головы. Корму для скота совсем ничего не было для того, что и Буг стал и перевозить не можно было на пароме. На все съестное жестоко цены умножались и фунтами продавали морковь, капусту, земляные яблоки и проч. Напротив того вещи, а особливо лошади так дешевы были, что лошадь 50-ти рублевая отдана была за 5 рублей, 3 рубля или менее. В сие время много говорено было о штурме, о взятии с моря гассан-пашинской батарея, и ретраншамента турков, на что и росписание было учинено; но можно ли естество преодолеть человеческими вымыслами: холод всех их уничтожил.
Серебряные медали "Нижним чинам и рядовым, на штурме Очакова бывшим, за храбрость их..."
25-го и 26-го ноября. Начал таять снег, учинилась великая грязь, а посему опять штурмовать нельзя было. Между тем перебежало к нам из Очакова несколько человек из христиан, кон уверяли, что в городе хлеба дней на 15; едят уже лошадей и во всем терпят крайний недостаток, что народ хочет сдаться, но паша их разными вымыслами утешает, к наконец сказано, что уже и сам паша склонен к сдаче, но два байрак... (знаменосцы) сильно тому противятся, сказывая: нет быков и баранов, едите теперь лошадей, после станем есть собак и кошек, и тогда выдержим еще штурм.
Между сими коловратностями воинскими и борением со смертию человечества, амур вздумал играть свою роль. П. Серг. Потемкина супруга в третий уже раз посещает наш лагерь в сию кампанию. При фельдмаршальском штате находится некто майор Обрезков, петиметр не последний. Он влюбился, как сказывают, в сию героиню, тогда когда она была еще свободна брачных уз, но сильная его к ней страсть и по сие время в сердце его деятельна, что обнаружил он письмом, препровожденным к обладательнице его сердца сим способом: Госпожа сия, приехавши к фельдмаршалу с визитом, встретилась с Обрезковым, прежним ее любовником; сей, провожая ее с кареты, толкнул с тем, что когда она оглянется, вручить ей свое письмецо, но она сказала ему: «после-де можешь говорить, что желаешь»; между тем он пришпилил в карете букет цветов против того места, где ей сидеть должно, и провожая ее наконец к карете, вручил письмецо свое при глазах служителя ее, которому он для лучшего успеха в своих предприятиях и наложения на него молчаливости дал червонец. Сей слуга по глупости, или по корыстолюбию, приехавши домой и проводивши свою госпожу в палатку к ее супругу, начал громко говорить: получил ли он от майора письмо. Муж, сие услыша, спросил о письме, которое она ему и вручила; прочитавши оное, спросил слугу, каким образом сие было. А сей и должен был во всем признаться, и в том, что червонец получил. Муж, рассердясь, велел червонец отослать Обрезкову назад чрез своего дежур-майора, который и вручил ему оный в присутствии много стоявших офицеров и штабов. Письмо оное не поленился сам доставить г-ну генерал-фельдмаршалу. Сие происшествие иного наделало смеху в целом лагере, потому что оно со всех сторон странное в нынешних обстоятельствах. Ветреность любовника, или более его безрассудность, неосторожность слуги, а может быть злость или верность, и неблагоразумие мужа были три предмета, занимавшие мысли людские.
27-го ноября. С сего числа велено продолжать пальбу дня три или четыре, и потом, буде турки не сдадутся, штурмовать город. Действие же пальбы должно быть то, чтобы повредить бастион и проломить стену для лучшего входа в крепость нашим солдатам.
В ночь перебежала к нам из Очакова женщина, она родом полька, но замужем была там за турком: сия между прочим объявила, что паша-де всех христианок из города выслал в траншеи к туркам, на удовлетворение скотских их похотей, дабы таковым зверству подчиненных своих угождением тем более их к себе привязать. Она говорила и о прочих жестокостях, каковые турки производят над христианами в городе, как-то: о посажении их в глубокие ямы, морении голодом, холодом, и других надругательствах.
29-го ноября. Также пришла ночью из Очакова христианка, которая все то подтвердила, что прежняя ни сказывала.
30-го ноября. Читая книгу о заблуждениях и истине, удивлялся по истине заблуждениям человеков, кои мнительности превратив по превратному их мнению в деятельности, так за ними гоняются, что презирают покой, мир, тишину, любовь супружественную, любовь к ближнему – война – все зла.
1-го декабря. Истекло наконец веление от фельдмаршала определительное к приготовлению к штурму, в самых важно-патетических выражениях, который, по истощении всех возможных человеколюбивых средств в принуждении к сдаче города, необходимо нужен для блага отечества. Удивительно, как всяк из генералов заботился о участи его действия при штурме.
Офицеры кавалерийские многие бросились проситься также к штурму, предполагая два предмета: смерть, или крест – о, сильная движимость страстей человеческих!
2-го декабря. Вышло определительное росписание кому чем командовать в приступе к городу, и тут многие нашлись обиженными из генералов, для того, что их не в самый огонь, не против ожидающей его турецкой вострой сабли посылают, но велят или чинить нападение на слабое место города, или оставаться в резерве. Удивительное удовольствие иттить произвольно на смерть, или что и того мучительнее, быт изувечену без поправления, и по конец дней оставаться уродом.
3-го декабря. Все назначенные по долгу и самопроизвольно похотевшие итти штурмовать город изображали на лицах своих печаль, уныние, потому что следующего дня поутру в 5 часов велено самое дело начать. Всякому жизнь мила, хотя в нынешних обстоятельствах и чрезвычайно трудна. Иной пишет завещательную, другой письмо к отцу, матери, другу и проч., и все сие на случай; но как сей день с самого утра жестокий, северный ветер дул и к вечеру не много снег пошел, да что еще оказалось на левом крыле неготовое, то и отложено до 5-го числа.
4-го декабря. Весь день продолжался ветер и метель сильная, и много снегу намело в иных местах, а посему фельдмаршал и отложил штурм на 6-е число, как для жестокой погоды, так и для того, что сего числа празднество Николая Чудотворца. В сей день (Николая Чудотворца) граф Румянцев взял город Колберг – и в сей-то день, толь много значащий, должен и Очаков взять.
5-го декабря. По утру ..мовича застал и Лошкарева; здесь говорено было, что в следующую ночь пойдут с фельдмаршалом они, яко переводчики и проч. Пришедши к моему экспедитору иностранной секретной экспедиции в 11-ть часов утра, застал его в постели. Он спросил меня: что нового? Что все приготовляются на завтрашний день к штурму, что многие делают завещательные, что удивительно, сколько охотников из офицеров и простых нашлось, которых участь по долгу не постигла к штурму, что солдаты с великою охотою и крайним удовольствием идут на смерть. Он мне на сие отвечал: мы конечно будем довольно писать после штурма, и так приготовьте мне перьев. Что за флегматичество, вопиял во мне глас, у такого впрочем доброй души человека? После обеда простились со мною знакомые мне офицеры, на штурм шедшие, а особливо Ган курляндец, и Шталь германец; первый красавец и поведением своим всякого к себе привлечь может; а другой ученый, женат и детей имеет; и оба по охоте одной, а не по долгу. Курляндец красивый кирасир, а германец приятный драгун.
6-го декабря. На день Св. Николая Чудотворца взят штурмом Очаков по утру в восемь часов, ретраншаменты турецкие и крепость взяты в один час с четвертью. Ведение пленных в стан – женщины испуганные, дети замерзлые – страшная сцена! Плач – везде смерть торжествует.
Рапорт князя Г. А. Потемкина Екатерине II о взятии Очакова 1788 года
7-го декабря. Прежестокий мороз и много из пленных померло.
Везде ужас и пронзительные зрелища страданий человечества.
8-го декабря. В сии дни детей у матерей отнимали – вопль – иных опять отсылали в город жить – но человечество изувечено, изранено – при дверях смерти. В Очакове по освящении мечети приносили в ней благодарственное за взятие города моление.
9-го декабря. Мороз превеликий с метелью прежестокою, так что нельзя было пяти саженей пройти. В сей день не можно было достать воды. Так еще никогда природа до сих пор здесь не свирепствовала. Из раненых почти все отправились в сей день на тот свет.
10-го и 11-го декабря. Мороз с ветром великим были.
12-го декабря. Был в Очакове, в коем ничего более не видал, как множество побитых турков и наших кучами, а особливо пред воротами во рву; дома все разорены и самый омерзительный вид представляют.
Осмотрение крепости – Гассан-пашинской батареи. Турков заставили таскать турецкие трупы в Лиман.
13-го, 14-го и 15-го декабря. Продолжались сильные морозы. Начали переезжать некоторые из главной квартиры в Очаков жить.
Светлейший уехал 13-го в Витовку на день для осмотрения лазарета; но видно, что и не возвратится уже сюда.
16-го декабря. Сколько досадуют на неприбытие князя те, кои быв в штурме ожидают награждений. С утра поднялись сильные северные ветры и метель, до сих пор еще не бывалые.
17-го декабря. Все продолжалась метель, пронзительный ветер. Мы все были снегом заметены, и никто не осмелился показать носа. Князь ввечеру прибыл прямо в Очаков и тут жил до выезда 18-го декабря. Тихая погода. Пошедшие егеря и другие солдаты в зимние квартиры принуждены были воротиться в свои землянки. Да и как можно маршировать в морозы с ветрами и метелью по степям, где на 50 верст не найдешь избушки, я притом за неимением лошадей тянуть обозы и пушки.
19-го декабря. С утра опять поднялась превеликая метель с ветром северным; потом превратилась в гололедицу.
20-го декабря. Перевоз в Очаков – суматоха — просьба Гарденина – равнодушие Б. и Л. Э. R. – а тут лихо и беда: он спрашивает шоколаду. Ходил пеший из Очакова в лагерь спать в прежестокую метель ночью. До лагеря итти было 5 верст.
25-го декабря. Пошел также ночью, но долго блудил по причине темноты, жестокого ветра в скользкости. На другой день в пресильную бурю опять в Очаков.
26-го декабря. Уехал князь в Херсон – а за ним и вся канцелярия остальная – я же оставался с обозом барона Биллера в Очакове. Все секретные дела и даже шифранты отданы мне.
29-го декабря. На силу утихла непогода, и солнце осветило благословенные Очаковские степи. После обеда выехали и мы по великому снегу на колесах.
30-го декабря. Насилу по выезде всей княжеской канцелярии и нам привели лошадей. Между тем как их запрягали, я смотрел на крепость Очаковскую, и тогда все чувствования о учиненной человечеством против человечества жестокости возбудились в моей душе весьма живо; пораженные мечем и огнем человеки, а наипаче поверженные великими кучами в крепостные рвы мертвые трупы ужас во мне произвели; разоренные жителей бывших сего города домы представлялись мне омерзительным позорищем, и мысль о зловредном изобретении пушек, бомб, мортир, ядер... артиллерии... толь славной науки, живо изобразила мне всю гадкость ее действия. Наиболее всего меня тронул турка, таскавший из города мертвого соотчича на Лиман – подобно дохлой скотине. Вот, человечество, разумом одаренное существо, коим ты столь много кичишься, твоя гнусная участь! – вопиял глас во внутренности моей. Превечный Творец, на то ли Ты толь премудро устроенную тварь, человека, создал?
Город Очаков лежит на возвышенном месте, и хотя чудному его укреплению стена одна касается, по отлогости земли, самого Лимана, однако с верхней его части далеко видеть можно по воде к морю и Лиману. В летнее время должно в нем быть очень весело, а особливо когда корабли приходят из азиатских мест.
Мы, имея карету претяжелую и довольно поклажи, с великим страхом пустились переехать чрез Лиман в Кинбурн, потому что уже три дня ветер дул с моря и притом с весьма чувствительною оттепелью. В Кинбурне немалое затруднение было в хомутах, ибо тут находились верховые только казачьи лошади, почему для искупления оных и принужден ночевать на улице.
1-го генваря 1789 года, а в сей день, собрав шесть хомутов с великим трудом в толь пустом месте, каков есть Кинбурн, поехали в 10-м часу до обеда далее. Приметить надобно, что ...приискивал хомутов... кинбурнским закоулкам, попал нечаянно в одну прескверную землянку, и спрашивая о своем деле услышал голос женский, что есть хомуты? Я с ней начал торговаться, но она спрашивает меня: куда мы едем, я на ответ: в Херсон, просила взять ее с собой – и так она, дитя и девочка лет шести были еще наши сопутники.
2-го генваря. Трудность дороги была для вас несказаемая; часто загрузнув в снегу по три часа и более бились, пока лошади из оного вытащили. Под Херсоном за две станции остановилась ехавшая с нами женщина в городке Колпаковке. Она ездила в Кинбурн похоронять своего отца, полкового священника, который в Очаков воздать Богу общую хвалу за взятие оного, и возвращаясь оттуда в Кинбурн во время жестокой ветряной с метелью погоды, сбился с пути, ночевал под снегом на льду, от чего простудясь на третий день дух испустил.
Какая горестная …ственная жизнь казаков донских по станицам от Кинбурна до Херсона. Пространство сие, обиженное природою всеми необходимостями для человечества, толь скучно и страшно, что смотреть на жилища казачьих станиц, где на каждой в скверной землянке толпится козаков 20, без дров, без хлеба, без сена и овса для лошадей, при жестоких морозах, северных ветрах, сильных метелях, должно обливаться кровавыми слезами. Колпаковка одно только есть местечко по всей сей дороге. Ввечеру приехав в Херсон остановились у банкира Гонзети в доме.
3-го генваря. В сем городе как в рассуждении наступившего нового года, так и более еще по причине прибытия российского победителя, князя, производились балы, маскарады и другие потехи.
Прохаживаясь по Херсону, зашел в крепость, увидел в окно смотревшего Анадолского, препровождавшего пленного очаковского пашу. Вошедши в покои, увидел прекрасный флигель; какая радость во мне возбудилась, по претерпении от толико трудной кампании очаковской и беспокойств, заиграть на сем инструменте и воспомнить те приятные часы, кои провождал в собрании друзей, забавляя их и себя музыкою. Паша, послышав меня игравшего, вышел из своей горницы с величавою поступью, и постоя несколько хвалил проворство моих пальцев. Я думал, что конечно европейские штучки музыкальные мало его тронули, поелику о качестве оных замолчал...
5-го генваря. Выехали из Херсона в Елисаветград, а как и отсюда ехали мы в карете, то также премного претерпели беспокойств, а более потому, что карета шла на колесах. Из Херсона до Елисаветграда вся дорога заселена уже слободами, все нужные для жизни вещи можно иметь.
6-го генваря. Остановились квартирою у генерала Петерсона, коменданта елисаветградского. Познакомился с майором Милихом, у коего часто забавлялся музыкою – и время весело проводил.
7-го генваря. Ночью выехал светлейший из Елисаветграда при пушечной пальбе, отобедав в доме Красвоглазова, где стояла квартирою графиня Браницкая, приезжавшая поздравить князя со взятием Очакова.
9-го генваря. Из Елисаветграда приехал я с командиром моим ночью в Кременчуг в то самое время, когда пели «Тебе, Бога хвалим» и в честь князю хоры при пушечной пальбе, нарочно сочиненные на случай взятия Очакова, славным музиком Сартием. Музыка была преогромная и производивших оную в действо считалось более двух сот. Наиболее в ней примечания достойно было то, что при певственном выражении слов: Бог, Господь миров, для усугубления в сих словах музыкою большей величественности расставлены были в других комнатах трубачи, барабанщики, литаврщики, и в то же время по такту музыки палили из пушек, а таковое распоряжение и сохранило всю душу внутренней гармонии, и соделало ее слышимою выразительным образом.
До 21-го числа беспрестанно продолжались балы. Между (тем) приехал посыланный наш курьер из Вены, который привез оттуда новомодные ленты, носимые тамошними дамами в честь фельдмаршалу Лавдону. Князь, давая в последний раз свой бал, купил розового атласу и разослал кременчугским дамам, с тем, чтобы они поделав из того перевязи чрез плечо, оделись бы в белые шемизы без бочков, без чепчиков, а сколько возможно простее. Сей бал начат был хором: Тебе, Бога хвалим. Простое сие одеяние женщин чрезвычайно было прелестно и несравненно превосходнее всех пышных их нарядов.
На другой день князь уехал в Петербург. Мы прожили еще до 2-го февраля. Мне весьма не хотелось ехать в Петербург, а в Харьков, яко место моего рождения – и из которого уже лет с десять как отбыл. Чрез то лишился удовольствия видеть брата, сестру и первого еще его жену, а последней ее мужа, коих и не знаю, кто они таковы и каковы.
Вот конец моей Очаковской кампании или двулетнего моего из Петербурга отбытия.
Примечания
Роман Максимович Цебриков, (1763 – 1831) родом ив Харькова юношей был послав в Лейпциг для обучения «латинскому, немецкому и французскому языкам» («Сборник рус. ист. об.», X, 107). По возвращении из-за границы, он был определен переводчиком в коллегию иностранных дел, а в 1788 году, будучи 25-ти лет, был назначен состоять при походной канцелярии кн. Потемкина. Таким образом, он стал невольным зрителем, если не участником, второй турецкой войны, и весь 1788 год провел под Очаковом. Цебриков вел свой дневник, записывая изо дня в день все, что он видел, слышал, испытал и пережил, начиная с 8-го мая – в Елисаветграде и оканчивая 2-м февраля 1789 года – в Кременчуге.