Женя Желдоровский
«Женя Желдоровский» - литературный псевдоним коренного николаевца Евгения Юрьевича Парамонова. Он родился в 1954 г. и всю жизнь живёт в родном городе. Автор серии рассказов о Николаеве, его истории, жизни и быте горожан. По профессии – учитель истории. Работал в средней школе №15 г. Николаева, позже в Областном Управлении образования, и Николаевской облгосадминистрации. Публицист, публиковал статьи в газетах «Южная Правда», «Вечерний Николаев», журнале «Соборная улица», на Интернет–ресурсах. Общественный деятель, в 80-х неоднократно выступал посредником при проведении диалогов между участниками враждующих молодежных группировок.. Автор диалогового проекта «Шаг навстречу» и право-воспитательного проекта для детей «Молодежная детективная школа».
.
Оккупация*
Негероические воспоминания о героическом прошлом
Я – дитя советского времени, продукт советской системы воспитания. Я безоглядно верил во всё, что было написано в книгах, и как представлено в фильмах. Но годы шли, и по мере снятия грифа «Секретно» с военных архивов и ослабления цензуры стало понятно: о войне я не знаю ничего. Вернее сказать: то, что было написано в официально изданных книгах, – не совсем правда.И тогда я всё больше стал прислушиваться к рассказам стариков, прежде всего, моего отца Юрия и матери Тамары, которые пережили войну будучи подростками и помнили всё до мелочей. До глубокой старости рассказы о войне были главными и самыми яркими воспоминаниями их жизни.
Я всего лишь собрал эти рассказы воедино. В отличие от научных докладов мой материал основан не на академических источниках, а на рассказах конкретных людей, которые волею судьбы оказались в оккупированном городе. Кое-что добавлено из других, заслуживающих внимания, источников. Фотографии и кадры кинохроники взяты из Интернета. Для рядового гражданина не имеют большого значения номера воинских частей, маршруты их передвижения, количество самолётов, орудий, танков и «личного состава» (так в научной литературе иногда именуют людей). Всё это интересно разве что для профессионалов-историков.Для нас же куда более интересным будет узнать: как в действительности жили люди в оккупированном Николаеве все эти годы, что они делали, что чувствовали, как себя вели и как выжили. Искусство выживания в оккупации – целая наука. Глядишь, и пригодится…
С уважением Женя Желдоровский
Накануне вторжения
Юрка выглянул из ворот и оцепенел от страха: на углу Спасской и Наваринской, неподалеку от того места, где еще несколько дней назад торговала мороженица, стояли и неспешно курили, переговариваясь между собой на непонятном гортанном языке, два рослых солдата в необычной серо-зеленой полевой форме. Рукава гимнастерок были закатаны. На тротуаре у их сапог стоял, опираясь на короткие ножки, ручной пулемет.То, что творилось в городе в последние недели перед этим, заслуживает отдельного описания.
«Николаев без боя не сдается...»
Накануне вторжения немцы вели активную авиаразведку. Были нанесены также авиаудары по заводским железнодорожным веткам с целью предотвратить вывоз с судостроительных заводов ценного имущества, станков, военных материалов.
У войны своя логика. Наступающей армии нет смысла разрушать то, что завтра будет принадлежать ей. Отступающая, напротив, уничтожает за собой всё! Ведь то, что ты оставил, завтра достанется противнику и укрепит его возможности.
Фашистам не было смысла разрушать судостроительные верфи Николаева. Они нужны были им для ремонта своих военных кораблей.
Немецкие войска приближались к Николаеву со стороны Одессы. Город уже находился в зоне досягаемости немецких полевых радиостанций, и из радиоприемников неслась отчаянная антисемитская и антибольшевистская пропаганда, рассчитанная на деморализацию армии и населения: «Бейте жидов, бейте большевиков, встречайте доблестных немецких солдат – ваших освободителей», неслось из радиоприёмников. От одних этих слов мороз шел по коже: за такие слова тогда можно было угодить прямиком в лагерь. Ведомство доктора Геббельса знало свое дело.
Чтобы избежать вредного влияния пропаганды на умы жителей прифронтовой полосы, советское командование распорядилось сдать все имеющиеся на руках у населения радиоприемники.Их приносили на улицу Наваринскую напротив пятнадцатой школы и сдавали в помещение интерната, здание которого стоит там и в наши дни (слева от входа в ресторан «Золотой фазан»).
Сдавшему вручалась квитанция, по которой (как подразумевалось) он сможет получить свой радиоприемник назад после войны...
Пятнадцатая школ
а была превращена в прифронтовой госпиталь (вначале советский, а потом и немецкий) и пробыла им до самого освобождения города. Сюда в августе 1941-го привозили раненых. На носилках, на костылях, в окровавленных бинтах. Один их вид производил на жителей окрестных дворов жуткое впечатление и подталкивал к вполне определённому выводу – пора бежать!
Юрка с родителями – дедом Антоном и бабой Феней (Фёклой) жили в просторном дворе на Спасской, 23. Сейчас там расположены корпуса бывшего интерната для слабослышащих детей, а до войны жили люди. В центре просторного двора тогда росло огромное старое дерево. Бежать Антону и семье было некуда – родни нет, на руках грудной ребенок да трое детишек постарше. Пришлось остаться.
Накануне ухода из города наших частей в дом Антона и Фени пришел замначальника николаевской фабрики штампов и печатей Захар Моисеевич Рысак с женой Бертой Фридлевной. Они слёзно просили бабу Феню присмотреть за их старенькой мамой, которая уже не ходила и не могла уехать с ними в эвакуацию. «Фенечка, вы же понимаете, что нам здесь оставаться нельзя... Присмотрите за мамой. Она очень старая, скоро умрет. Переселяйтесь в нашу квартиру на Декабристов, 6, и пусть после войны квартира останется вам».
Дед Антон переселяться не хотел. Квартира на Спасской была вполне приличной, но баба Феня, работавшая у Рысака на фабрике, решила войти в положение своего бывшего начальника и досмотреть его старую мать. Семья переехала на Декабристов, 6.
К слову сказать, обещание свое баба Феня сдержала – ухаживала за старушкой до самой её смерти и похоронила «по-людски».
Вечером того же дня Юрка гулял во дворе. Вдруг небо полыхнуло ярким малиновым заревом, а через несколько секунд пришел чудовищной силы грохот, от которого с дребезгом вылетели стекла в близлежащих домах всего центра города. На железнодорожных путях за «военной рамкой» (район переулка Транспортного) стоял груженый боеприпасами товарный вагон.
Оставлять столько взрывчатки врагу было нельзя. Советские саперы приказали людям из соседних домов спрятаться в укрытия (подвалы, трубу ливневого коллектора на 9-й Поперечной) и взорвали вагон. Сила взрыва была такой, что куски рельсов летели до района нынешнего Центрального рынка. А в частных домах на «дачах» (улицы Водопроводная, Парижской Коммуны, Пятая и Шестая Поперечные) с домов снесло крыши. Позже Юрка ходил в этот район к своему дяде Лаврентию Занько. Дом Лаврентия тоже стоял без крыши. В зале висел матерчатый розовый абажур, весь пробитый воткнувшимися в него сотнями осколков оконного стекла.
На следующий день Красная армия оставила город, а немцы еще не вошли. В городе воцарилось безвластие, начались мародерство и грабежи.
Грабили все, что попадало под руку. В мгновение ока люди растащили назад те самые радиоприемники, которые еще недавно сдавали – по тем временам вещь редкую и дорогую. Грабили парфюмерную фабрику «Астра», располагавшуюся рядом с тем местом, где сейчас – вторая гимназия. Там были склады со спиртом.
Грабили обувную фабрику (она располагалась как раз на том месте, где сейчас стоит единственный в нашем городе ресторан «Мак Дональдз»), там были запасы кожи и готовая обувь.Особой популярностью пользовались винные склады на углу Херсонской (пр. Центральный) и Соборной, там, где сейчас магазин «Сотка». В старых домах, которые там стояли раньше, были мощные торговые подвалы. Вокруг складов в тот день валялось много пьяных.
Дед Антон притащил с «Астры» огромный бутыль спирта. Притащил не сразу, а только с третьей попытки. Первый бутыль он неудачно встряхнул, и тот раскололся в мешке прямо за плечами. Антона обдало спиртом и холодом. Вытряхнув осколки из мешка, он опять пошел на «Астру».
Второй бутыль он нес осторожно, но когда проходил перекресток Рождественской и Спасской, послышался шум. Кто-то дрался и кричал (в городе творилось чёрт знает что). Резко повернувшись на этот шум, Антон цокнул бутыль в мешке о стальную трансформаторную будку, мимо которой как раз проходил (она стоит там по сей день).
Кстати, это одна из тех знаменитых трансформаторных будок, которые были поставлены в городе еще при царе-батюшке и исправно служат в нашей электросети до сих пор. Эти будки не сварные, а клёпаные, как корпуса старинных дредноутов, потому что построены они были еще до того, как изобрели сварку.Чертыхаясь, Антон стоял на углу улиц весь в спирту и вытряхивал наземь осколки второго бутыля. Только с третьей попытки удалось доставить домой огромный бутыль чистого спирта. Слегка отдышавшись, Антон решил угостить спиртом соседа Володю за то, что тот недавно во время ремонта разрешил ему прорубить окно к себе в сад.Мужики сели в саду в тени яблонь и абрикосов, разложили перед собой нехитрую закусь. Пили неспешно, со вкусом. Спирт был качественный. Внезапно начался обстрел. Со стороны Варваровки с визгом прилетел и грохнул за садом артиллерийский снаряд. Но на захмелевших бражников это не произвело ни малейшего впечатления. «Николаев без боя не сдается», – глубокомысленно изрек дед Антон, и они выпили еще по одной.
Вторжение
16 августа 1941 года
Эта дата вряд ли заставит ваши сердца стучать сильнее. Разве что для кого-нибудь она имеет значение в личном плане. Между тем, для любого николаевца она значит немало. Ведь именно этим днём открывается целая эпоха испытаний, через которые прошел наш город. Эта дата одних сделала героями, других – предателями, третьих – беженцами, четвёртых… Впрочем, всех не сосчитать. Война, как ничто другое, разделяет людей на «категории».16 августа 1941 года передовые отряды вермахта вступили в Николаев. С этого момента переменилось всё. Не знаю, задумывался ли кто-то о том, что с 16 августа 1941 и по 28 марта 1944 года (2 года и 7 месяцев) все, кто остался жить в Николаеве (а это десятки тысяч людей), жили в совершенно другом государстве. Государство, в которое входил Николаев, называлось Третий рейх. Главой государства был Адольф Гитлер. Николаевской области не было. Николаев входил в состав другой территориально-административной единицы – рейхскомиссариат Украина.
Любопытно, что посёлок Варваровка не входил в состав Третьего рейха. Всё время оккупации Варваровка была приграничным городом союзного рейху Румынского государства и входила в румынскую провинцию Транснистрия. Административным центром Транснистрии почти всю войну был город Одесса.
При немцах каждый год 20 апреля (в день рождения главы государства) в Николаеве проводились торжества. На здании штаба корпуса, на Спасской, 41 (ныне здание УМВД) на балконе, который цел и поныне, вывешивали огромный портрет Гитлера. Под ним красовалась надпись на украинском языке: «Гітлеру визволителю».
Не знаю, проводились ли в этот день в храмах оккупированного Николаева молебны во здравие главы государства? Не берусь утверждать такое. Тема щекотливая, и она требует специальных исследований. Напомню только, что с точки зрения христианства: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению» – это цитата из Послания апостола Павла к Римлянам (13:1-2).
Судя по рассказам стариков, накануне вторжения организованной эвакуации населения в городе не было, разве что на заводах. Остальное население было брошено властями на произвол судьбы. Многие жители сами пытались бежать из города, но армия бежала быстрее, поэтому очень скоро беглецы оказались на оккупированной врагом территории и вынуждены были вернуться обратно в город. Позже (когда в город вернётся советская власть) им поставят это в вину. Все они будут причислены к категории «оккупированных». Подразумевалось, что люди этой категории остались «встречать Гитлера», работали на Германию, усиливая её экономическую и военную мощь. А потому не вызывают доверия. До самого конца существования СССР в различного рода служебных анкетах, наряду с вопросом о наличии судимости, был и вопрос: «Находились ли Вы во время войны на оккупированной территории?». И ответ «Да» не сулил вам ничего хорошего.
Никакого организованного сопротивления и боёв за Николаев тоже не было. Город был сдан без боя. Разрозненные группки красноармейцев, которые, отстреливаясь, отступали на восток, ничего не могли противопоставить организованной, моторизованной, имеющей боевой опыт лавине вермахта. Бегство армии и населения было повальным. Показательно, что именно в разгар бегства 16 августа 1941 года Ставка советского Верховного главнокомандования издала знаменитый приказ №270, предписывавший, в частности: «Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава».
И ещё: «…если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен, – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишить государственного пособия и помощи». Государство, не сумев организовать оборону, в очередной раз перекладывало вину за происходящее на головы рядовых граждан. Между тем, количество пленных красноармейцев в этой войне исчислялось сотнями тысяч, и вряд ли они хотели попасть в плен.
Пытаясь задержать вступление немцев в Николаев, сапёры-красноармейцы хотели взорвать старый наплавной Варваровский мост. Один из сапёров – Борис Львович Малкус в интервью для российского Интернет-проекта «Победители» вспоминал, что по всей длине моста, через несколько десятков метров одна от другой были сложены груды взрывчатки. Первый сапёр поджигал бикфордов шнур и бежал ко второму, потом они поджигали шнур второго заряда и вместе бежали к третьему, и так далее. За ними один за другим рвались заряды.
Это была ошибка, говорит он. Надо было просто взорвать цепи, на которых держался мост, и его унесло бы течением. А так, в мосту лишь образовались дыры. Немцы очень быстро их заделали и восстановили мост. Он вспоминает также, что, поскольку наш город с трёх сторон окружен водой, немцы выбросили десант в районе Широкой Балки – Кульбакино и, тем самым, фактически заперли оставшихся красноармейцев на полуострове. Окруженным пришлось с боями пробиваться на восток через немецкие позиции. Прорвались не все.
«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство»…
Томочке «повезло» родиться в 1927 году. Как раз в разгар коллективизации и «ликвидации кулачества, как класса». Но она родилась и жила в городе, была маленькой и ничего не знала о том, что творится на селе.
Потом последовал 1933 год, голод, когда в Николаеве люди поели всех кошек и крыс (я слышал об этом, еще будучи ребенком, в советское время от бабушки и не мог понять, почему она рассказывает об этом вполголоса).
В голод семья перебивалась заработками в селе Нечаянное, где отец Томочки работал экспедитором в заготконторе. Пришлось поездить туда на подводе через старый Варваровский мост. Зато семья смогла выжить – получали немного хлеба и растительное масло двух видов – черное «кользовое» и зеленоватое «свиріпяне». Оба масла жали из сурепки или, как его называют, рапса (в наше время рапс снова в моде, им засеяли чуть ли не все поля, чтобы продать в Европу, которая активно переходит на биотопливо).
Год 1937-й. Отец Томочки по тем временам был человек грамотный (при царе окончил реальное училище) и хоть не занимал никаких должностей, не избежал участи многих грамотных людей того времени. Страна Советов оставила Томочку без отца, отправив его в лагерь «без права переписки» по политической статье. Больше его никто не видел… А потом настал 1941-й. Пришла война. Семья пыталась бежать из города и даже успела добраться до Ефремовки Новобугского района. Но армия бежала быстрее…
Немцы в огороде!
Трещали кабаки. Через баштан цепью шла группа немецких солдат в полевой форме. Рукава закатаны, на головах каски, в руках винтовки наперевес. Затихал мотор отбомбившегося и уходившего прочь самолета. Перепуганная селянка бежала по раскаленной августовским солнцем улице, прижимая к груди крынку молока, и кричала: «Женчини, тікайте! Там бонби кидають!!!». От быстрого бега молоко выплескивалось из крынки и заливало фартук.
Двое красноармейцев, еще недавно стрелявших по наступающим с дерева, уже бежали к лесопосадке, пытаясь уйти от многократно превосходящего противника. Выпить принесенного селянкой молока они не успели. Уйти – тоже… На следующий день их похоронили в лесопосадке.
Согнувшись чуть не пополам, огромный немец ввалился в низкие двери сельской мазанки и обвел взглядом забившихся в углы и до смерти перепуганных женщин. Варька Виниченчиха примирительно сказала: «Заходьте, заходьте, тут самі тільки жінки та діти», как будто он мог хоть что-нибудь понять из ее слов.«Яйки, мьод, мольоко», – рявкнул он в ответ. Получив еду, немец ушел. Не прошло и десяти минут, как в избу ввалился еще один, а потом еще, и все требовали одно и то же. Вскоре в хате не осталось ни яек, ни меду, ни молока.
Когда фашисты заняли Ефремовку, оставаться там уже не было смысла. Эвакуация не удалась. Пришлось возвращаться в город. На дорогу одна селянка подарила беженцам целую головку голландского сыра, припасенного несколько дней назад, когда местные жители разграбили оставшийся без присмотра бежавших властей сырзавод.
А в Николаеве уже вовсю хозяйничали немцы и румыны. Топот сапог, резкая гортанная речь, гул моторов и запах бензина (немецкая армия была хорошо моторизована).
12 сентября
«…Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего...
Но примешь ты смерть от коня своего».
А.С. Пушкин «Песнь о вещем Олеге»
Давным-давно, когда я был еще маленьким, отец рассказывал мне, что во время войны на германском военном кладбище в Николаеве был похоронен немецкий генерал.
Я тогда не принял во внимание рассказ отца: я был ещё мал и играл в войнушку с соседскими пацанами. В этих играх никто не хотел быть «немцем», ибо «немцы» были заранее обречены на поражение, ведь до нас так уже распорядилась история. В реальной жизни за 10 лет до моего рождения всё было не так однозначно…
Много позже я вспомнил рассказы отца и узнал, что на немецком военном кладбище, которое располагалось над рекой на улице Спортивной, на территории водной станции «Авангард», действительно был похоронен крупный немецкий военачальник, погибший у нас в Николаеве в первые месяцы войны при весьма примечательных обстоятельствах.
Ойген Риттер фон Шоберт не был знатного рода. Титул «риттер» (рыцарь) и баронскую приставку «фон» он заработал сам, отвоевав за своё государство в Первой мировой войне, отслужив ему в смутные послевоенные годы и заново проявив себя в первые месяцы Второй мировой войны. К моменту вторжения гитлеровцев в нашу страну он командовал 11-й армией вермахта, сметавшей на своём пути любое сопротивление в наших южных степях.
Армия оккупировала огромные площади и к середине сентября 1941 года находилась уже далеко за пределами Николаева. Она наступала на Крым.
Командующему приходилось контролировать состояние войск, разбросанных на огромной территории. Ни автомобиль, ни, тем более, конь для этого уже не годились. Вместо них для поездок генералу был выделен легкомоторный самолет Fi 156 «Шторьх» (в переводе с немецкого «Аист») фирмы «Физелер».
Эта небольшая машина была очень удобна в эксплуатации и прекрасно подходила для ведения разведки и наблюдения с воздуха за дислокацией войск. Самолёт был рассчитан всего на двоих человек: лётчика и пассажира. Для него не нужен был аэродром. «Шторьх» мог взлетать и садиться с неподготовленных площадок – полей, лужаек, участков дороги. Скорость его была невысока – до 175 км/час, но этого было достаточно. Дальность полёта составляла около 400 км, а под капотом «Аиста» вмещался не один, а целых 240 «коней».
И вот 12 сентября 1941 года Ойген (Евгений) Риттер фон Шоберт отправился на своём «Шторьхе» в инспекционный полёт в район Николаева. Лётчик выбрал удобную для посадки лужайку в районе Широкой Балки. Самолёт пошёл вниз, мягко коснулся земли и вдруг – разлетелся на куски, разорванный мощным взрывом. И пилот, и пассажир погибли на месте. Как выяснилось позже, такая красивая с высоты лужайка оказалась советским минным полем.
Смерть на войне – дело обычное, куда более привычное, чем жизнь. Если сосчитать всех, кто воевал в этой войне с оружием в руках, то мы обнаружим, что из них за все годы этой бойни погибли больше военнослужащих, чем оставалось в строю на момент её окончания.
По данным начальника штаба Верховного командования сухопутных войск вермахта генерала Гальдера, по состоянию на середину сентября 1941 года, на Восточном фронте ежедневно гибли в среднем около 6 тысяч военнослужащих вермахта, а общее число погибших с начала вторжения в Советский Союз немецких солдат приближалось уже к полумиллиону.
Тем не менее, в этой череде смертей гибель под Николаевом генерал-полковника Шоберта стала весьма заметным событием. Это был первый случай гибели на Восточном фронте военачальника вермахта такого ранга.
Похороны командующего проходили в Николаеве 15 сентября 1941 года с максимально возможными в боевой обстановке почестями. Историки пишут, что на похоронах присутствовало немало известных деятелей того времени. Например, румынский маршал Антонеску и главнокомандующий сухопутными войсками Германии генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич.
Чтобы оценить важность фигуры погибшего генерала Шоберта, достаточно сказать, что на его место командующим 11-й армией вскоре был назначен не кто иной, как Эрих фон Манштейн, который в германском генералитете вскоре стал одной из «звёзд» первой величины.
Подобные события, как правило, обрастают всяческими невероятными и пикантными подробностями. Не обошлось без них и в случае с гибелью генерала Шоберта. Существует расхожая байка, что Эрих фон Манштейн, который якобы присутствовал на похоронах своего предшественника, случайно оступился и упал в свежевырытую могилу Шоберта.
Что тут сказать? Во-первых, не факт, что Манштейн был на этих похоронах.
Во-вторых, хочу заметить, что при оценке великих деятелей люди делятся на две категории: например, говоря о выдающемся композиторе, одни интересуются музыкой, которую он написал, другие – тем, сколько раз в своей жизни он изменил жене.
Скажу так: не важно, падал ли Манштейн в могилу Шоберта. Важно то, что 12 сентября 1941 года германская армия потеряла одного из крупнейших своих полководцев. И произошло это у нас в Николаеве. Именно здесь был открыт счет потерь германского генералитета, разверзлась бездна, которая поглотит еще многих именитых полководцев Третьего Рейха.
Что касается даты 12 сентября, то в этот день в Николаеве произошла еще пара малозаметных событий. В первые месяцы оккупации нашего города в немецкой столовой по ул. Адмиральской работал паренёк по имени Витька Хоменко. Его знали все окрестные ребята. Он частенько выносил из кухни и потихоньку передавал через забор голодным пацанам буханки свежего белого хлеба. В день гибели немецкого полководца Вите исполнилось 15 лет.
Среди ребят, которым Витя выносил хлеб, был пацанёнок Юрка, живший неподалёку - на Декабристов №6. И надо же, так совпало, что в этот же день, 12 сентября 1941 года, и у Юрки тоже был день рождения. Ему исполнилось 11. Это был мой отец!
Витя Хоменко проживёт ещё всего лишь год с небольшим. Он станет героем-подпольщиком и будет казнён на виселице в центре города 5 декабря 1942-го.
Юрка проживёт долгую жизнь. Он будет строить корабли. Имен-но из его рассказов я знаю о том, что творилось в городе в страшные годы оккупации.
А пока, следует заметить, что дата 12 сентября еще преподнесет сюрпризы в этой войне. Двумя годами позже – 12 сентября 1943 года – произойдет ещё одно из самых ярких событий Второй мировой войны. В этот день легендарный немецкий диверсант Отто Скорцени успешно провёл операцию по освобождению захваченного заговорщиками итальянского дуче Бенито Муссолини.
Поразительно, но и в этом эпизоде великой войны засветился «конь» Люфтваффе – всё тот же самолет «Шторьх». Именно его использовал Скорцени для вывоза Муссолини с вершины горного массива Гран Сассо, где в отеле «Кампо Императоре» («Лагерь Императора») заговорщики содержали своего пленника.
Именно эта дерзкая операция создала Скорцени репутацию диверсанта номер один.
На этот раз лёгкому «Аисту» пришлось нести на себе не двух, а сразу трёх человек: лётчика, толстого итальянского «дуче» и двухметрового громилу Скорцени. Немецкие десантники на старте до последней возможности удерживали самолёт «за хвост» при работающем на полную мощность моторе. Только так он смог взлететь с этой отвесной скалы.
Вот такая история. Размышляя о гибели Ойгена Шоберта, невольно приходишь к странному выводу. Выходит так, что немецкого генерала убил не какой-то герой, а рядовой пехотный Ванечка, успевший во время повального бегства заложить и присыпать землёй мину на красивой лужайке. Кто он? Этого мы уже никогда не узнаем. У войны – своя логика, и пути её неисповедимы.
Что же касается Шоберта, то известно, что его жена вскоре перевезла прах мужа в родной фатерлянд, где он и был окончательно предан земле.
«Новый порядок»
В первый же день оккупации немцы отловили на обувной фабрике пять мародеров (в том числе одну женщину) и повесили их на столбах вдоль Советской. Стационарных виселиц еще не было. Они появятся позже во всех концах города (особенно на Базарной площади). Поэтому оккупанты просто вставили обрезки досок в известные каждому николаевцу (и стоящие кое-где и по сей день) решетчатые трамвайные столбы и превратили их в виселицы.
Трамвай тогда ходил по Советской. Вот как раз возле обувной фабрики на пересечении с Херсонской (пр. Центральный) возле Базарной площади и повесили несчастных без суда. Просто для устрашения.
Страх сковал жителей города. Они никогда раньше не видели, чтоб вот так открыто на улицах вешали людей.
Разнесся слух, что кто-то (наверно, назло немцам) водрузил на водонапорной Шуховской башне красный флаг. Юрка с пацанами побежали туда посмотреть. Что же оказалось? Да, полотнище знамени было огромным и красным, как кровь. Вот только на нем вместо привычных золотистых серпа и молота в белом круге красовалась разлапистая черная свастика.
Вскоре в город вернулись многие из тех, кто пытался убежать от немцев. Армия отступала быстрее, чем могли бежать мирные жители. Немцы нагнали их, и бежать дальше уже не было никакого смысла. Люди вернулись в свои дома.
В городе воцарилась новая власть.
После экзекуции с повешением людей на Советской все указания новой власти исполнялись жителями моментально. А первые указания были стандартными: сдать все оружие, сдать все радиоприемники (теперь уже немецкому командованию было невыгодно оставлять приемники у населения. Ведь по ним можно было слушать передачи советского информбюро из Москвы). За невыполнение – смертная казнь.
На этот раз приемники велено было принести в здание на Декабристов №5 (одно из нынешних зданий областного УМВД). Жители бросились один быстрее другого исполнять указание новой власти. Когда приемники были сданы, за ними пригнали колонны пленных красноармейцев из лагеря на Темводе и те унесли их в неизвестном направлении.
В ожидании получения приемников красноармейцы сидели на мостовой. Они были голодные. Однажды Юрка видел, как несколько пленных красноармейцев яростно дрались между собою в кровь за несколько упавших с дерева черных стручков акации, мякоть которых можно есть. К пленным подходили люди, приносили нехитрую снедь.
Однажды двое красноармейцев, сидевших на улице в ожидании приемников, отлучились из общей группы в Юркин двор и попросили бабу Феню сварить им несколько картошин, которыми их угостили. Пока картошка варилась, их группа уже получила приемники и ушла. Поняв это, ребята не решились догонять своих, т.к. их могли покарать за самовольный уход. Что делать? Тогда дед Антон им сказал: «Оставайтесь!».
Нужно знать, что за сокрытие у себя дома сбежавших красноармейцев Антону, равно, как и всей его семье, грозило одно наказание – смерть.
Ребята перекантовались в квартире Антона пару дней. Их подкормили. Антон вынес во двор и сжег их военную форму, ремни и пилотки, дал им одежду со своего плеча, пожевать на дорожку, и ребята отправились в путь.
А через пару месяцев во двор вошел строгого вида мужчина в кожаном пальто. Антон как раз стоял во дворе возле крана и набирал воду. «Где тут живёт Антон?» – спросил он. «Я Антон» – ответил дед. Вдруг незнакомец спросил: «Это Вы прятали двух пленных красноармейцев?»
Антон побелел. Ноги подкосились от страха. Он едва удержался за кран, чтобы не упасть. «Я», – тихо и обреченно сказал он. «Вам письмо. Получите», – вдруг сказал пришедший, отдал письмо и ушел.
Дед Антон был абсолютно неграмотным. Не умел ни читать, ни писать. В то время, несмотря на старания советской власти, неграмотность всё еще была обычным делом для многих тысяч взрослых мужчин и женщин.
Развернув сложенный лист бумаги, Антон отдал его жене, и та прочла: «Дорогие мои спасители!».
Дальше один из красноармейцев сообщал, что они с другом уехали в село. Лично он остался жить у одной женщины под видом ее мужа. «В благодарность, – писал он, – посылаю Вам мешок картошки». «Интересно, а где же картошка?», – промолвил Антон и вспомнил посланника недобрым словом.
Так уж устроены мы, люди: только что он боялся, что потеряет жизнь, а теперь ему жалко мешка картошки…
Оккупационный калейдоскоп
Жизнь в оккупированном городе входила в новое русло. Немцы расхаживали по городу как хозяева, лузгали семечки, смеялись, пиликали на губных гармошках. На железнодорожный вокзал то и дело прибывали эшелоны с солдатами и военной техникой, шедшие на фронт.
Солдаты заходили в ближайшие к вокзалу дворы, просили тазик воды, чтобы «вашен» (помыться), за воду обязательно платили, что было совсем необычно для наших людей.
Пройдет долгих два с половиной года, прежде чем Николаев выйдет из состава Третьего рейха и вернется в Великий, Могучий Советский Союз.
Вернуться в дом на 7-й Поперечной, где Томочка проживала до войны, не удалось. Семья этнических немцев (фольксдойче), мирно живших до войны в одной из его квартир, теперь почувствовала себя хозяевами и заняла весь дом. Их сын Шурка теперь приводил домой своих новых друзей из числа немецких солдат, и они устраивали шумные вечеринки, притащили в дом пианино, оставленное в одной из пустовавших еврейских квартир, хозяева которых успели бежать.
Пройдет время, и в 1944-м уже Шурке с семьей придется бежать с отступающими немцами (позже его жена – русская, одна вернется в Николаев).
Пришлось искать жилье. Возле вокзала на Фрунзе пустовали квартиры в частных дворах. Некоторое время Томочка с семьёй «путешествовала» между Черноморихиным и Курочкиным дворами (соответственно – Фрунзе, 112 и Фрунзе, 114).
В Николаеве до войны еще были частные домовладельцы, в собственности которых находилась не одна квартира, а целый двор со множеством квартир, которые они сдавали в наем, такими были и домовладельцы Курочка и Черноморец. Наконец, семья осела в жилкоповском доме на Фрунзе, 118 (дом и сейчас цел, это настоящее гетто, в чем желающие могут убедиться самолично).
При немцах (как, впрочем, и при советах) все обязательно должны были «арбайтен» (работать). Первое время те, кто не имел постоянной работы, ходили на биржу, а потом мать Томочки устроилась уборщицей в общежитие немецких железнодорожных связисток (бывшее здание ясельной группы железнодорожного детского сада на Фрунзе, 111/1), а четырнадцатилетняя Томочка – на железную дорогу разнорабочей. Пришлось пилить деревья, разгружать тяжеленные сырые доски.
Молодого щеголеватого немца-железнодорожника Гумана все побаивались, уж очень был горд и заносчив (еще бы, типичный ариец – красивый блондин с голубыми глазами). Однажды, когда девчонки разгружали железнодорожную платформу с досками, пришел Гуман и стал ругать их, мол, слишком близко к колесам платформы бросаете доски.
Раскомандовавшись, он самолично взобрался на платформу, чтобы показать девчонкам, как надо бросать. Но не тут-то было: первая же доска, сброшенная им, рухнула прямо под колеса платформы. Гуман сильно сконфузился, приумолк и через пару минут куда-то испарился. А девчонки посмеялись и продолжили кидать
тяжеленные сырые доски.
Однажды в общежитии немки-связистки разделись до купальников и легли загорать прямо во дворе на солнышке. Проходивший мимо дед-сторож, увидев эту выставку голых тел, сплюнул и глухо заматерился. Для советского человека такое поведение женщин было дико.
Впрочем, немки-связистки вели себя по-разному: одна, к которой частенько захаживали военные и привозили ей всякие подарки и лакомства, любила нарядиться в короткие шорты и туфли на высоком каблуке и, забросив за плечи сумку, ходила купаться в яхт-клуб с очередным кавалером.
Другая, напротив, была одинока, часами играла на аккордеоне и любила повторять, что она «альтерфройляйн» (старая дева).
Девятилетняя сестрёнка Томочки – Шурка сидела на солнышке и веселилась, пуская маленьким зеркальцем зайчики. Проезжавший мимо немецкий мотоциклист, которому зайчик ослепил на мгновенье глаза, резко затормозил и набросился на ребенка с кулаками.
Жизнь в оккупированном Николаеве шла своим чередом.
То прибывали, то убывали войска. Колонны крытых брезентом грузовиков везли солдат и различные грузы. На дверцах немецких грузовиков часто были нанесены трафаретом эмблемы их воинских частей. Например – две вишенки, или – карлик тащит на спине бомбу. Это помогало солдатам безошибочно узнавать машину своего подразделения среди десятков других машин.
По мостовым чеканили шаг пехотные подразделения. У многих офицеров вместо кокарды на фуражке красовался значок – серебристые череп и кости «Мертвая голова». На пряжках ремней у солдат была надпись «Гот мит унс» («С нами Бог»).
Юрка с семьей теперь жили в квартире Рысаков на Декабристов, 6. Этот двор и дома в нем целы и сегодня. Рядом находились несколько важных и весьма примечательных зданий.
На Спасской, 41 прямо напротив ворот Юркиного двора был штаб корпуса (сейчас это главное здание областного управления внутренних дел).
Ко входу часто подруливали сверкающие никелем немецкие легковые автомобили. Из них выходили важные офицеры с папками и портфелями. У одного из них на груди Юрка впервые увидел «Ритекрайц» – рыцарский крест.
В городе работала организация «Орг Тодд». Она занималась строительством военных сооружений. Ее центральный «офис» находился в другом красивом старинном доме на Декабристов, 5, тоже принадлежащем сегодня областному управлению внутренних дел.
В помещении нынешнего Центрального отдела полиции на Декабристов, 8 была немецкая казарма, а на первом этаже – столовая.
Солдаты были расселены также почти во все квартиры в их дворе.
На «Стрелке» (место нынешнего парка Победы) работал немецкий аэродром. Юрка с пацанами не раз видели, как с него взлетают немецкие самолеты.
Однажды произошла авария. Перегруженный самолет никак не мог оторваться от взлетной полосы. То взлетал, то садился и наконец «капотировал» – ударился носом в землю и взорвался.
В 1942 году на аэродроме произошел сильный взрыв и пожар.
Буквально через несколько минут через старый ингульский мост (в то время единственный) туда прибыла пожарная команда. Гораздо позже станет известно, что причиной взрыва стала диверсия, совершенная участником «Николаевского центра» Александром Сидорчуком.
Вскоре Юрка со старшим братом Шуркой отправились на базар за кормом для канареек. Купив конопляных зернышек (тогда о наркотических свойствах конопли никто еще ничего не знал, и зернышками ее кормили птиц), они собрались уже уходить.
Вдруг раздался крик: «Облава!», и все бросились врассыпную, пытаясь убежать с Базарной площади (она тогда находилась на месте нынешнего городка «Сказка» и Дворца судостроителей).
Но было поздно. Из крытых брезентом немецких грузовиков по периметру базара выскакивали и оцепляли площадь сотни солдат с оружием и собаками. В толпу убегающих врезался хорошо известный нам по фильмам о войне немецкий броневик на колесно-гусеничном ходу. Под передние колеса броневика попала
женщина. Ее раздавило.
Юрка и Шурка с ужасом бежали домой (детей солдаты выпустили с площади).
Вскоре захваченных на рынке заложников немцы повесили на Базарной площади.
«Еврейский вопрос»
Практически сразу после оккупации Николаева немцы принялись и здесь решать «еврейский вопрос».
Большинство наших николаевских евреев уехали из города ещё перед оккупацией. Но некоторые остались… Вот на них-то и отыгрались фашисты. Я иногда задаю себе вопрос: почему эти люди не уехали? Напрашиваются несколько ответов:
– не знали, что их ожидает;
– знали, но не верили, что такое может быть в цивилизованном ХХ веке;
– не смогли по каким-то причинам.
Юрка был свидетелем такой сцены: соседи, стоявшие у своего двора, обсуждали, где взять продукты (в магазинах было пусто).
Один из них – старый еврей, спросил у подошедшего немецкого офицера: «Скажите, когда будут давать сахар?». Немец понял вопрос. Он как-то долго и странно посмотрел на старика и ничего не ответил, отвернулся и ушел. Он наверняка знал, какой «сахар» приготовили для евреев оккупанты.
Однажды Томочкина баба Даша видела, как на улице грузились людьми несколько грузовиков. Местные евреи, прихватив пожитки, куда-то собирались ехать.
«Куди ж це вас везуть?» – спросила она.
«Говорят, что работать на виноградниках», – отвечал ей старый еврей.
На какие виноградники их везли, горожане узнали позже…
Было голодно. Взяв у своего родственника Лаврентия бричку, Антон запряг в нее приблудившуюся лошадь, пойманную старшим сыном Шуркой в тот день, когда армия и часть жителей в панике бежали из города. Прихватив Юрку, Антон отправился по Баштанской дороге в село Гороховку менять припасенный им спирт на сало и хлеб.
Проезжая мимо поворота на Мешковку, они наткнулись на немецкий блок-пост. Здоровенный немец в каске с серповидной металлической бляхой на груди, на которой фосфором было написано «Фельджандамари» (полевая жандармерия), гаркнул на них и показал жезлом, чтобы быстрей проезжали мимо.
Там, в стороне от трассы, что-то происходило. Виднелись вырытые рвы, на краю рвов – груды разноцветного тряпья. Вокруг толпились эсэсовцы. Как стало известно позже, там расстреливали николаевских евреев.
Через пару дней Юрка видел, как на углу Пушкинской и Большой Морской (как раз через дорогу от нынешней спортшколы по фехтованию) из крытых брезентом немецких грузовиков выгружали и заносили в неприметное одноэтажное угловое здание тугие тюки одежды. Все, что осталось от людей, еще недавно мирно живших в нашем городе.
К слову сказать, одежду эту хозяйственные немцы не выбрасывали. В неё потом одевали силой пригнанных в Германию восточных рабочих-«остарбайтеров».
То здание стоит до сих пор. Над ним словно висит проклятие.
В нем никто не живет. Судя по всему, оно принадлежит властям, и используют его для всяких политических нужд. В последний раз я видел там вывеску «Общественная приемная» одного из кандидатов на выборах.
Из живших поблизости евреев один только кардиолог доктор Барг продолжал каждое утро с кожаным саквояжем в руках ходить по Спасской к себе на работу в больницу. Евреи-врачи были оставлены в живых до специального распоряжения. А потом исчез и он...
Печально завершилась жизнь и другого известного в Николаеве врача. Доктор Кранцфельд волею судьбы остался в городе, и случилось так, что во время наступления немцев он буквально вытащил с того света одного тяжелораненого немецкого офицера, которого ему привезли.
Когда евреев начали вывозить на расстрел, спасенный немец сказал ему: не ходи на сборный пункт, я замолвлю за тебя словечко. Так повторилось несколько раз. Но, очевидно, потом кто-то пригрозил немцу, что на него донесут в гестапо за то, что он покрывает еврея. И на следующий раз тот не стал помогать доктору.
Крансфельда арестовали и казнили. А его труп несколько дней висел на воротах областной больницы на Володарского, и все бывшие коллеги доктора каждый день ходили на работу мимо этих ворот…
* * *
* Журнальный вариант. Публикуется по изданию: Ж. Желдоровский Оккупация. Негероические воспоминания о героическом прошлом. – Николаев: Издательство Ирины Гудым, 2019. – 76 с.
«Оккупация. Негероические воспоминания о героическом прошлом» - сборник коротких рассказов о жизни горожан в оккупированном городе Николаеве в 1941 – 1944 годах. Все рассказы основаны на реальных событиях и воспоминаниях людей, волею судьбы оказавшихся в оккупированном нацистами городе. Содержание книги резко контрастирует со многими произведениями официальной истории, героизирующими такое отвратительное явление, как война.
