Валерий Николаевич Ганичев
Председатель Союза писателей России
Любимый город Николаев...
1956 год. Август. Заканчиваю историко-философский факультет Киевского университета. Получаю назначение в неизвестный мне город Николаев. Назначение в училище профтехобразования к строителям. Назначение как назначение. Я, как комсорг, от назначения не отказывался. Госкомиссия в Киевском университете направляла выпускников истфака в сельские, городские школы, в техникумы райцентров, кто-то был рекомендован в аспирантуру. Николаев для меня был город неизвестный, особых знакомых там не было. Поехал вместе с Колей, младшим братом. Он пробовал поступать в НКИ (Николаевский кораблестроительный институт). Оба как головой в омут бросались в новую жизнь. Тогда ещё не ясно было, что для нас город станет знаменательным, путеводным. Коля, не поступив в НКИ, не уехал и закончил техническое училище, стал великолепным мастером-краснодеревщиком, работал на судостроительном заводе, получил тут ордена, упокоился тут же, в городе, и лежит на кладбище рядом с мамой, Анфисой Сергеевной, приехавшей к нам после смерти нашего отца Николая Васильевича.
История, как я был убежден, была мной познана целиком и полностью. С обществоведением было еще яснее. Не совсем было ясно, что это за город Николаев, каково его историческое прошлое? Помнил, что где-то рядом была древняя Ольвия, а следовательно, и амазонки. Знал о лейтенанте Шмидте, героях-десантниках, да вспомнил, как в студенческие годы убирал кукурузу в Братском районе.
Августовский день, когда я приехал в город, показался жарким необычайно. Под первым деревом, куда я примостился, было ослепительно и знойно. Дерево было - тени не было. Как позднее выяснилось, это была акация, ребрышком поставившая листья. Природа не спешила брать в свои объятия. Понял, что тут все имеет свою окраску и облик. А облик города мне сразу понравился. Он был какой-то свойский, приветливый и знакомый, белый и простой. Не той простотой, что равна пустоте, а простотой, в чертах которой видна ясность и мудрость.
Валерий Ганичев среди выпускников Киевского государственного университета накануне распределения в Николаев. Киев 1956 г.
В 1956 можно было видеть двух парней с любопытством разглядывающих замысловатую вязь кованного забора на улице Адмиральской и боевито нахрапистую вывеску артели «Червоный чеботарь» на ул. Фалеевской. Кто такой Фалеев? Улицы Котельная, Корабельная, Конопаточная, откуда эти названия? А почему Николаев?
Это потом исторический туман рассеялся, а тогда многое было неясно. Да, 160 лет назад Николаева никакого и не было. Буг спокойно катил здесь свои воды, а Ингул также спокойно сливался за Стрелкой с Бугом, добавляя ему широты и размаха…
Интерес к городу у меня как у историка появился вот именно тогда, в 1956-м.
Николаев к тому времени уже был восстановлен, однако в центре города и на окраинах было несколько разрушенных, сгоревших зданий. И все-таки война выпирала изо всех углов. Воронки в реке от бомбежек еще долго не давали купаться, многих засасывая. На элеваторе были видны следы от пуль, за Ингулом, где ныне парк Победы, была свалка. И все знали, что отважные партизаны здесь взорвали склад с горючим и сожгли немецкий самолет. Правда, в то время мы еще не знали имен героев, время еще не пришло.
Для меня же Николаев стал неким трамплином в жизни. Тут я связал свою профессиональную жизнь с комсомолом. Здесь были у меня первые журналистские и литературные пробы. Тут нашёл свою судьбу в лице вдохновенной светловолосой пионервожатой Светланы, чей образ энергично дирижирующей пионерским хором, был запечатлен фотографом ТАСС Дудченко в "Правде", "Известиях" и "Учительской газете". Светлана получила три тысячи писем поклонников от Камчатки до Германии, но ответила взаимностью лишь на моё устное признание. Слава Николаеву!
Ну и ещё для меня город стал ступенью к Великому Ушакову, пребывавшему тут более в качестве члена Черноморской Адмиралтейств-коллегии. Как историк, я интересовался историей этих земель, построения Черноморского флота, возведения города. Ушаков был знаковой фигурой в этом процессе. И, познавая его жизнь, я постигал его духовную высоту, выпустил несколько книг об этом периоде пашей истории, об адмирале Ушакове ("Росс непобедимый", "Флотовождь", "Адмирал Ушаков", серия ЖЗЛ). И всё это привело к тому, что в 1995 году я написал письмо св. Патриарху, приложив книги и материалы, показывающие, что Фёдор Ушаков вёл праведную жизнь, был великий флотоводец, стратег и святой подвижник, милостивец и благотворитель. В 2001 году Ушаков был причислен к лику православных святых, и я горжусь, что имел к этому некоторое отношение. С тех пор адмирал Ушаков, святой праведный и мой небесный покровитель, как покровитель и моряков, и судостроителей, и, конечно, граждан города Николаева.
В строительном училище, куда меня распределили, часы обществоведения были уже "вычитаны".
Ожидая, как я к этому отнесусь, директор училища предложил мне временно "на полгода" взять группу для обучения строительному делу - кладке кирпича и шлакоблоков. Красный дипломник Киевского университета задохнулся от возмущения. Да у меня почти по всем предметам отличные отметки. Даже по истории Древнего Востока, даже по спецсеминару Новой истории профессора Жабокрицкого. А китайский язык? Зачем ходил на факультатив? Зачем писал диплом? Нет, надо отказываться и возвращаться в Киев. Возвращаться? А как же призыв комсорга Ганичева всем ехать по назначению? Да... Поразмыслив, оптимистически решил, что учеников при моем умении и знании строительного дела я многому не научу, а вот самому подучиться строительному делу не грех. С энтузиазмом выходила группа с новым преподавателем на строительство домов в районе старого рынка. Парням доставляло большое удовольствие подсказывать преподавателю, как делать точным угол, как вершить стенку, как пользоваться ватерпасом и мастерком. Впрочем, обучая непонятливого учителя, они научились большему, чем при самых кропотливых занятиях с мастером производственного обучения. Мне пришлось позднее (на строительстве шахты "Николаевская-комсомольская") убедиться в высоком профессиональном мастерстве, смею сказать, моих воспитанников. Вполне возможно, что Академия педагогических наук заинтересуется в будущем и таким методом обучения, когда ученики учат учителя.
Глубокой осенью, когда стало ясно, что выпускник КГУ не дрогнет, нашлись и пропавшие куда-то часы. Вот тут-то и был реванш преподавателя, знания которого мастерами мастерка были тоже признаны. Вообщем дружба с Николаевской системой ПТУ сложилась неплохая.
Ребята оказались любознательные и живые, сами были хорошие выдумщики, но и предложения преподавателя принимали с каким-то добрым настроением и даже восторгом. Позднее некоторые интересные дела и ситуации того времени нашли отражение в киноповести "Слышишь, отец" (журнал "Молодая гвардия" № 6, 1982г., книга "У огня" 1983 г.).
В университете я часто выступал с лекциями, как лектор ЦК ЛСМУ. Идешь, бывало, от села к селу пешком, заходишь на все фермы, хутора. Говоришь: "Я лектор, читаю лекции о дружбе и любви", "Что значит быть современным", "Есть ли жизнь на других планетах?" Отвечают: "Добре. Но ты почекай трохи, хлопчик. Ось дойку закинчим и тоди читай. Но краще про международное. Будэ вийна, чи ни". Я к этому был готов. Международное положение знал, любил читать все журналы, газету "За прочный мир, за народную демократию!" Приучил меня к этому отец. С первого по десятый класс ставил он меня у карты и "гонял" по странам и континентам. Удивляюсь своей мальчишеской памяти - я знал столицы всех государств мира, имена всех государственных руководителей. Правда, и было-то их вполовину меньше. Вот эта-то страсть моя к беседам на международные темы и была отмечена в Николаевском обкоме комсомола.
В декабре меня пригласил в обком Комсомола секретарь обкома В. Умеренков, где-то прознал, что я ездил читать лекции от университета. Дотошливо расспрашивал, ставил каверзные вопросы, "проверял" детально в стиле того времени. Кажется, я не оплошал. И он повел меня к первому секретарю Василию Немятому. Вот поистине комсомольский вожак, который мог повести за собой ребят, вдохновить их, встать на воскреснике рядом с лопатой и обязательно обогнать тебя. Поставить задачу к утру подготовить призыв к молодым рабочим и к утру принести лучший вариант. На наших глазах он, парень, воевавший на фронте, закончил десятилетку, учился в Одесском университете, Затем работая в облисполкоме, защитил кандидатскую диссертацию, потом стал одним из крупнейших специалистом по Великой Отечественной войне, доктором наук. Василий Николаевич "попытал" меня тоже, сбил самоуверенность университетца. Тогда я во все присутственные места обязательно одевал значок закончившего университет, бывший тогда у немногих. Завидовавшие нам студенты других вузов, бросали реплику, что мы держимся "на поплавке", Но мы своим "поплавком" гордились. Василий Немятый поспрашивал об урожайности, надоях, героях области. Я, конечно, кое- кто знал - о родных мне полтавских и киевских полях (отец с 1944 года работал секретарем Камышнянского сельского райкома, директором совхоза "Лемешовский"). Но здесь я еще "плавал". Выручили международные дела, в которых Немятый считал себя специалистом. Я тут поле битвы не сдал и был признан неплохим собеседником.
Так я стал заведующим лекторской группой Николаевского обкома комсомола. Мне выделили отдельный кабинет, я подготовил несколько текстов, отпечатал и разложил их для ориентации местных районных групп лекторов. Затем собрал ребят из пединститута, НКИ, из разных КБ. А ребята были отменные. Толя Поперечный из пединститута читал лекции о поэзии (он и сам стал видным поэтом), Ада Яблоновская из НКИ — о достижениях науки и техники, серьёзная и умная была девушка, Ада Цеханская — мастер из парфюмерного комбината — о молодёжной моде, Юра Поляков — о международном положении. В общем, у каждого было своё увлечение и ещё обязательно должна была быть лекция о комсомоле, его истории, его орденах и героях.
Ездили мы на автобусах до райцентра, там пересаживались на попутки или лошадки — ив колхоз, и дальше, в бригадные деревушки. Народ демонстрировал желание послушать молодых лекторов. Если выступили на одной ферме и не зашли на другую, то обид было полно — приходилось никого не забывать.
У молодых девушек-доярок самым большим спросом пользовались лекции "О любви, дружбе и товариществе". Вопросы были с трепетным ожиданием: "А скажите, товарищ лектор: если одна девушка любит, а он ходит с другой, хотя я (проговаривалась спрашивающая), т.е. девушка, знает, что тот её не любит, а делает назло мне (опять проговаривается), т.е. той девушке. Что делать?" Ну попробуй тут ответить точно и гуманно. Приходилось прибегать к классике, русской и украинской, смягчая драму юной доярки.
Бывали и похлеще ситуации. В период, когда была проведена денежная реформа и девальвация рубля, мы направлялись для разъяснения необходимости и безболезненности реформы. На одной из ферм, когда объяснял, что вместо 10 рублей, которые будут обмениваться, выдадут один, одновременно понизятся в десять раз цены в магазинах, в билетных кассах, во всех расчётах, сидевший на первом ряду дед покачал головой, выразив несогласие. Я терпеливо разъяснил: 10 к 1 — везде произойдёт одинаковое снижение. Дед не соглашался, я начал сердиться: ну как же он не верит? Дед махнул рукой. А когда я завершил лекцию, подошёл ко мне и сочувственно сказал: "Ото сынок обманють! Не знаю де. Не знаю як… Но обманють. Обовъязково обманють". Для меня это был жизненный урок: сбавить пафос и в меру верить правительственным заверениям.
Время было бурное, ломались многие старые представления, утверждались после двадцатого съезда новые формы работы.
С удивлением услышали от приехавшего из Москвы В. Немятого, высказанное в докладе Первого секретаря ЦК ВЛКСМ мнение о том, что нет ничего предосудительного в ношении колец молодыми людьми, вступающими в брак. Да, дела! А тут еще стало появляться узкие брюки. В эти тонкие брючины явно проглядывало буржуазное влияние. Пришлось комсомольскому оперативному отряду Аркадия Медника кое-кому их расширить. Старые комсомольцы частично одобряли эти меры, частично осуждали:
- Вот ты, например, галстук носишь, - сказал мне отец, когда я приехал к нему в отпуск, - а в наше время находились такие, кто осуждал это, как мелкобуржуазный уклон. И доказывали это так же убедительно, как ты. Все-таки это ближе к троцкизму. Мать, одна из первых комсомолок г. Череповца, перебила: - Какой там троцкизм - глупизм и дурость. Пришлось задуматься. Не хочу сказать, что все раздумья наши были вокруг таких проблем. Нет, в это время мы были заняты уборкой кукурузы , заготовкой силоса, досрочным вводом в строй китобойцев и формированием комсомольского строительного отряда на шахту "Николаевская-комсомольская".
В 1957 году меня избрали секретарём обкома комсомола по пропаганде, в целом, по некоей идеологии. Это стало направлением в моей жизни. Я хотел осмыслить то, что происходит вокруг нас и придать некие созидательные импульсы нашей молодой жизни.
Как молоды мы были...На комсомольском субботнике в городском Парке Победы. Николаев 1957 г.
Едешь сейчас на Очаков, Одессу, Новый Буг, Первомайск — вдоль дорог стоят деревья, выстраиваются целые рощи. Раньше тут тянулась сухая степь. А в 50 - 60-е годы ребята-комсомольцы: рабочие, колхозники, студенты, школьники, ИТРовцы, морячки и солдатики из гарнизона выходили и сажали молодые деревца потом приезжали их поливать. И вот поди же, выросли лесополосы, которые изменили лик Николаевской земли. Мало кто помнит, что на Стрелке, где Ингул впадает в Буг, в пятидесятые годы была свалка. Чуть ли не каждый день мы — обкомовцы, ребята с завода 61-го коммунара, молодые артисты из театра Чкалова, моряки с кораблей, стоящих на ремонте, да собственно все комсомольцы города расчищали изрытое рытвинами и воронками поле, вывозили мусор, рыли ямки для деревьев. Всё это порой казалось сизифовым трудом. Но вот шумит Парк Победы, цветут по весне акации и каштаны. Спасибо вам, мои сотоварищи, за бескорыстный, бесплатный и красивый ваш труд, который создавал и укреплял страну. А у нас порой говорят: "Вот комсомольцы тех лет порой только бражничали и кутили, совершали "ЧП" районного масштаба. Конечно, такие "судильщики" судили, по-видимому, о нас по своим принципам, по своим делам в комсомоле. Если бы всё было так, то не шумели бы листвой лесополосы, не расцветали бы деревья в парке, не дымили бы многие домны, не добывался бы уголь в шахтах комсомольских, не били бы фонтаны нефти из многих скважин, принадлежащим ныне многим "поносителям" комсомола.
Помню к зиме 1956 года туго стало в стране с углём — поляки отказались его поставлять в СССР, заявляя, что Запад оплатит их уголёк дороже. Запад, чтобы вбить клин, согласился, потом, как всегда, обманул. Свои шахты простаивали, но в Советском Союзе не стали ждать и решили за год построить 25 шахт в Донбассе. Комсомолу поручили сформировать комсомольские отряды. Все 25 областей Украины готовили отряды! Как всегда, советский проект — фантастический по срокам. Можно сколько угодно говорить об экономически не выверенных расчётах, но, чтобы не остановились поезда, не замёрзли дети в детсадах и школах, не встали городские котельные, страна строила "нецелесообразные" шахты на мелких пластах, не ссылаясь на конъюнктуру мирового рынка, на общую мировую тенденцию. За год шахты были построены, дали уголь. Паровозы не встали, дети не замёрзли, котельные дымили. Каждая областная организация отправила на строительство свой комсомольский отряд. Был такой отряд и на строительстве шахты "Николаевская-Комсомольская". Возглавлял его Вася Трошкалёв. Конечно, инженеры и прорабы были местные — основная рабочая сила были наши ребята. Месяц этот отряд возглавлял и я: бывал на планёрках, ругался с поставщиками оборудования, комендантами, общепитом, выпрашивал одеяла и спецодежду. И тут, как никогда, пригодилась, кстати, моя работа в строительном училище. В отряде оказалось много моих учеников. Я жил вместе с ними в общежитии. Когда кто-то из соседних отрядов — "одесского" и "херсонского" — задирался и хотел устроить небольшую потасовку, они гордо заявляли: "У нас тут с нами наш преподаватель истории, он Вам объяснить, что такое город Николаев!" 17-18-летние одесситы ошеломлённо замолкали, а я выходил и рассказывал про города, о том, что Николаев возник раньше Одессы, а Херсон раньше Николаева. Но все в XVIII веке. Драться было уже не обязательно — они мирно расходились, а при встречах дружелюбно приглашали: "Заходите ещё, расскажите историю". В общем, строительство шахт завершилось, я приобрёл радикулит, ибо прорезиненный плащ (другой одежды у меня ещё не было) не уберегал от пронзительных февральских ветров и морозцев. Особого достатка и комфорта у комсомольцев тех лет не было, но уныние нас не посещало.
В общежитии судостроительного завода, где я жил с другими рабочими, а позднее с двумя бывшими моряками — Витей Пархоменко и Веной Лавричевым, кипела жизнь. В комсомольских организациях постоянно проходили интересные встречи, вечера, разучивание песен, танцы, обсуждение книг. Помню, в обкоме проходило обсуждение романа Всеволода Кочетова "Секретарь обкома". Все знали писателя по искреннему, правдивому роману "Журбины", который вроде бы и проходил как "производственный", а на самом деле был романом о высоких человеческих нравственных принципах, об отцах и детях, о служении общему делу, о верности слову. Может быть больше и не удалось создать в советское время такого уважительного, возвышенного романа о рабочих, которые предстали живыми, искренними, достойными людьми. Тут уместно вспомнить одно высказывание по поводу "Записок охотника" Тургенева о том, что ими Иван Сергеевич сделал не меньше, если не больше, для крестьян, чем реформы Александра II для отмены крепостного права. Думаю, что "Журбины" Кочетова создавали ореол уважения и понимания рабочего человека. И это не агитка. Таких рабочих, как Журбины, было немало. Вот на 4-ой военной улице я заходил, когда жил в Николаеве и, приезжая из Москвы к другу Светланы Валерию, а скорее даже к его отцу дяде Володе, который работал судосборщиком на судостроительном заводе. Вечером, после работы, всегда опрятный, в белой рубашке (а это уже забота его хлопотной жены тёти Зины) он читал пришедшие в дом газеты и журналы, (а в дом их выписывалось более 15 названий) и не гламурных, экзотических, а серьёзных: общественно-политических, литературных, специальных. Тут обязательно были "Огонёк", "Роман-газета", "Правда", "Известия", "Комсомолка", "Новый мир", "Молодая гвардия", "Юность", "Техника молодёжи", "Вокруг света", "Судостроение", "Украина", "Южная правда" и др. Дядя Володя был уникальным профессионалом — судосборщиком 7-го разряда. Но он был и великолепным умным собеседником, всегда интересовался международными новостями. Под его критическим, созидательным взглядом находилась власть, партия, молодёжь, завод, да и весь мир. К такого рода рабочим относился и мой младший брат Коля, блестящий столяр-краснодеревщик, орденоносец, бригадир мастеров, через которого все адмиралы прошли (просили лично отделывать их каюты). Такие рабочие были умны, совестливы, профессиональны.
Шахта "Николаевская комсомольская" построенная николаевскими комсомольцами. Донбасс 1957 г.
Отсюда и роман "Журбины" не был опусом соцреализма, а был романом правды и духовной поддержки тех, кто неустанно трудился, созидал, надеясь на лучшее будущее. "Секретарь обкома" у Кочетова не получился, и мы почти все об этом сказали при обсуждении, так что не заглатывали комсомольцы всё, что им предлагала советская журналистика и литература.
1957 год был годом Всемирного фестиваля. Но какой там Всемирный — это был наш фестиваль. Фестиваль Арбузинки и Братска, Ново-Буга и Снегирёвки, Доманевки и Первомайска. Какая была во всех колхозах и посёлках, заводских клубах и дворцах культуры проявлена выдумка и энтузиазм. Как звонко звучала русская и украинская песня. Да ведь тут, в области, в многолетней дружбе жили приехавшие с Орловщины и Брянской области, Полтавщины и Черниговщины жители, поэтому столь ярки и красочны были эти наши местные фестивали. Фестивали, то бишь смотры творчества самодеятельности, прошли на каждом заводе, в каждой школе, каждой воинской части. Сколько же песен звучало тогда над Николаевщиной, какие строки Пушкина, и Шевченко, Твардовского и Малышко возносились над городом. Модели кораблей, картины юных художников, резьба по дереву выстраивались на выставках. Лучшее отправлялось в Москву на Всемирный фестиваль. Всем хотелось быть представленными там, в центре молодёжи мира. Обид на отказ тоже было немало: "Ну как же, у нас великолепные вышивки, а отобрали только доманёвцев. Или: у нас же в районе действовала молодёжная "Партизанская искра", а вы нас обошли!" Готовили голубей для фестивального неба Москвы. Николаевские голуби славились тем, что взлетая почти горизонтально, долго трепетали и стояли над местом взлёта. Такие были нужны во время открытия, когда вверх выпускались тысячи голубей. Из Москвы приехал представитель и попросил сделать клетки для трёхсот голубей, которых туда и посадили. Приезжали ещё раз. Тысяча николаевских голубей взмыла над Лужниками в день открытия фестиваля. Кстати, многие из них, преодолев тысячи километров, возвратились в наш город.
В Николаеве же фестиваль полыхнул всеми красками. Город был украшен плакатами, флажками, разноцветными шариками, из окон и витрин улыбались белозубые негры, коричневые арабы и раскосые китайцы — одним словом: "Мир и дружба!"
А потом на всех площадках заводского, центрального, сталинского района звучали, сменяя друг друга, хоры. Оттанцовывались гопак, "Барыня", "Лявониха", "Лезгинка". Опять дружба! Из далёкой Киргизии прибыла делегация комсомольцев. Как сейчас помню, на въезде в город их встречало громадное панно: "Кеш калипсиздер! Добро пожаловать! Ласково просимо!" Вечером было факельное шествие. Николаев такого ещё не видел. По Адмиральской улице шли сотни молодых людей с зажжёнными факелами. С обеих сторон стояли николаевцы, аплодировали, бросали цветы под ноги. Красота! Но тут случилось непредвиденное: зарезвился ветер, что в городе не редкость, но для факельных шествий это не годилось. И не потому, что факелы загасли — нет, наоборот, они вспыхивали всё ярче. А это было опасно для самодельных факелов, где в консервных банках была положена пропитанная соляркой пакля. Когда было спокойно, она горела ровно. А когда заветрило, она разгорелась, распушилась, стала выскакивать из своего жестяного ложа. Случилось это, когда колонна вышла на площадь Ленина перед обкомом. Ветер ещё раз крепко дунул, и куски горящей пакли весело полетели во все стороны. Народ кругом аплодировал, казалось, всё так и задумано. Тем более что секретари горкома — Николай Вовченко, Игорь Молчанов, Валя Шульга, секретари райкомов — Володя Савчук, Витя Пархоменко пустились в пляс посреди колонн. Но постепенно мы поняли, что это не пляска, а противопожарное мероприятие. Секретари затаптывали вылетавшую из консервного ложа горящую паклю. Поплясали вместе с ними и мы. Всё окончилось благополучно, и переместилась в яхт-клуб, где был шикарный морской праздник. По Бугу переплывали разукрашенные лодки с русалками и Нептуном, пиратами и ухарями-моряками, шли катера, освещались прожекторами яхты, звучали морские песни, которые все подхватывали, ибо это были наши песни — песни Николаева, Херсона, Одессы. Грянул салют, ошеломил всех фейерверк, который подготовил известный на весь юг фейерверкщик Штеренбоген, он в ответ на наши просьбы снизить цены вдохновенно заявлял: "Я вам делаю лучший фейерверк в Советском Союзе, а вы жмётесь". Ну, коль лучший в Союзе, то пришлось не жаться. Правда на высшей точке фейерверка, когда заработали круговые "шутихи", разбрасывая во все стороны ракеты, деревянный пирс, где столпился восторженный народ, надломился и рухнул в воду. Народ не утонул, а чуть охладил свой пыл. Было хорошо и радостно, каруселил фестиваль николаевской молодёжи. А потом, группа за группой, на четыре дня николаевские делегаты с заводов, вузов, воинских частей поехали в Москву.
Что за праздник царил тогда в столице! На улицах, вокруг всех заграничных гостей, особенно чёрного и коричневого цвета, стояли группы воодушевлённых наших людей. "Комрад, компаньеро" — били они собеседников по плечам. Собеседниками чёрных ребят назвать было трудно, ибо они ни слова не понимали по-русски. Их увлекали или в рюмочную или на квартиру (Москва после девяти месяцев обрела немало чёрненьких ребятишек). Мне же с группой пришлось побывать на митингах солидарности с народом Палестины, Гаити и Филиппин, но потрясение у нас вызвал 500-тысячный митинг на Манежной площади (она тогда ещё не была заполнена зверюшками и шоп-магазинами и представляла площадь для демонстраций). Над вечерней, почти ночной Москвой скрестились прожекторы на экране в полстены Манежа — атомный гриб, пылающий над Хиросимой и на трибуне оставшаяся в живых девочка из Хиросимы. Она тонким, почти потусторонним голосом призывает к миру. Зажёгся ещё один экран, и перечёркнутая чёрными полосами бомба. Взрыв аплодисментов и крики покрыли площадь, когда на помост взошёл "настоящий человек" — символ мужества и героизма советских людей, человек, у которого ампутировали ноги, но его мужество и совесть никто не смог уничтожить — никто. "Алексей Маресьев! Герой! Алексей Маресьев — герой!" — скандировали все 500 тысяч. Его знал весь мир. Кого из героев, людей мужества и чести знает современная молодёжь? Может быть, назовут вам какую-нибудь рокзвезду. Не герой ли он истинный, или просто удачливый исполнитель песен. А та площадь гордилась Алексеем Маресьевым, поклонялась его подвигу.
Пятьсот тысяч пели гимн демократической молодёжи мира: "Эту песню не задушишь, не убьёшь!!!» Ну почему не убьёшь? Умудряются…
В. Ганичев с друзьями из Николаевского обкома комсомола на площади Ленина. Николаев 1958 г.
В 1958 году меня рекомендовали секретарём обкома Комсомола. Наш первый секретарь — Немятый Василий Николаевич — сказал: «Надо готовиться заниматься культурой, пропагандой, спортом. Да ты и так этим занимаешься. Но тут дело более масштабное и разнообразное».
Да, конечно, было много разнообразия в комсомольских делах. Иногда мы брались за их чересчур большое количество. Как мы считали, надо участвовать в главных делах страны. Помню, как меня послали в Арбузинский район наладить выращивание кроликов в школах, да и в домашних условиях у комсомольцев. Пришлось срочно поехать на станцию юных натуралистов, побеседовать с главным специалистом, запастись книжками, покормить кроликов, узнать об их болезнях, но больше всего дала мне консультация Анастасия Алексеевна, моя будущая тёща. Для неё разведение кроликов было серьёзным подспорьем, чтобы накормить своих троих детей, с которыми она осталась одна после 1937 года, когда её муж, простой рабочий, был по навету арестован и загинул в дальних лагерях. Кролики у неё не болели, хорошо прибавляли в весе; мех у них был добротный и тёплый. В общем, поехал я в Арбузинку подготовленный, но там особой помощи от меня не ждали. Работа кипела во всю: сбивали клетки, заготовляли корм, вывешивали бюллетени о болезнях, которые подстерегали кроликов. Через шесть месяцев Арбузинка вышла на первое место по сдаче в "Заготсырьё" и кроличьего мяса и шкурок кроликов. Победителей наградили. Уполномоченный был отмечен, хотя его усилия были относительны.
Были и более серьёзные задания: организовать посадку деревьев на трассе, рытьё силосных траншей, создание отрядов дружинников для охраны порядка, культбригады для выступления в клубах. В большинстве организаций жизнь кипела, молодые люди узнавали, знакомились друг с другом. Комсомольская свадьба была не редкость, но, к сожалению, венчание не поощрялось, хотя многие знали, что старшее поколение вспоминало об этом светло и с грустью от того, что молодым это не суждено пройти.
Вспоминаю Николаевские вечера... Рабочие выходят на улицы. С шуточками, смехом атакуют автобусы и трамваи. Трамваи называются маркой и ходят по узкой колее. Николаевцы гордо говорили, что такая дореволюционная колея осталась только у них в городе. И она им вполне подходит.
Большинство судостроителей, дорожников, ютэзэвцев уже достигли слободских улиц, общежитий и симпатичных домиков. Некоторые задержались у пивных ларьков, где рассыпалась красная плотная шелуха. Пиво было солёноватое, днепровская вода еще не дошла до Николаева, а рак был далеко не экзотическое существо в речках и прудах области. Они были чисты и прозрачны.
Для всех свои развлечения, мы любили ходить в яхт-клуб, где царствовала демократическая система игры в волейбол "навылет". Коренные николаевцы возились с яхтами. Тут был свой церемониал приобщения к таинству соперничества с ветром и волнами. Настоящий николаевец, конечно же, хочет иметь яхту. Ну не яхту, так катер, не катер, так лодку. Ну, а если ничего этого не было, то была все-таки удочка, с которой он просиживал у реки, И совершал такие уловы, о которых ныне и не слыхивали. Знаменитый бычок у понтонного Варваровского моста, по которому непрерывно тянулась ниточка машин, грозил сорвать все движение. Он выскакивал из Буга на крючке бывалого рыбака с такой скоростью, что замирал, остолбенело небрежно крутивший баранку собственной "Волги", одессит. А он-то видел все виды морских, океанских, мелководных и глубоководных рыб. Выскакивал из "москвича" ширококостный херсонец, знающий по днепровским плавням, что такое уметь ловить рыбу. Стучал по кузову грузовика медленный и основательный запорожец. Он-то знал как ловить рыбу в Днепре. Ну, если он не знал, так знали его предки-казаки.
Начиналось столпотворение. Одессит цедил сквозь зубы: "Ты ж понимаешь... Та нет, то он хочет всех с понта сбить. Разве можно так быстро таскать. Да они же не успеют зацепиться".
- Да не, он, дывысь, пустую забрасывает и тянет. Тянет, чортяка его дери!"
Понятно, - запорожских казаков не проведешь.
- Вон видите, трансформаторная будка на той стороне? - Все поворачивают головы. - Ну? - Что ну? Очи бачать - голова думае. - Ну так шож там? - Эх вы, кавуны херсонские. Да там же такая будка. - Ну так шо ж? - Ото ще тормоза в голови. Да он же поле электрическое включил и крючок намагнитил и вся рыба на него сама чипляется!
Одессит фыркал, херсонец заливисто хохотал, а запорожец без единой улыбки покачивал головой.
Вот до чего наука дошла, индивидуально обслуживает!..
На мосту уже стоял крик: регулировщик махал руками в сторону дяди Коли:
- Давай отсюда со своими бычками! Вон пробка опять какая!
Не знаю, было ли это всегда, но когда дядя Коля рыбу не ловил - пробок на мосту не было.
А какое это счастье попасть на танцы по вечерам в Дом офицеров Советской Армии, в изысканную аудиторию дворца культуры ЮТЗ, где и не поймешь сначала, то ли ты в студенческом клубе МВТУ, то ли в МЭИ, так много тогда было там выпускников московских вузов.
Трепетно и горделиво входили девушки в дом офицеров флота. Сверкают золотом нашивок морские волки, блестит медь оркестра и уплывают на волнах вальса в дальние города будущие офицерские жены.
А у городских пионерских вожатых свой вечер, они проводят смотр умений и талантов. Строго и доброжелательно делает замечания секретарь горкома Валя Шульга, носится, щебечет, помогает комсомольский секретарь центрального района Лида Валуйко.
А пионервожатые одна одной умнее, краше, талантливей. Та поет как Лолита Торрес, эта знает Лермонтова не хуже Ираклия Андроникова, а та, та так изящно танцует, что непонятно куда смотрят балетмейстеры Большого театра или ансамбля Моисеева. Пионервожатая Светлана только что попала на полосу "Правды». Фотограф Дудченко поймал вдохновенный миг дирижирования хором пионеров. Видно, что глаза у пионеров горят, пальчики руководителя трепетно "гасят" звук. Искусство и вдохновение. Несколько сотен писем пришло в эту школу со всех концов нашей страны. Негоже было как-то не знать того, кого знали в других городах. Попросил познакомить. Спасибо тебе, фотограф Дудченко!
А еще вечером полноголосно звучит над Бугом Моцарт, Чайковский, Штраус, играет симфонический оркестр. Играет слаженно и с подъемом. У раковины на Адмиральском бульваре полно народу. Слушают внимательно, тихо. Какое это благородное и разумное решение иметь в городе в нелегкие послевоенные годы симфонический оркестр. Как сдерживали они пошлость и музыкальное варварство современных ВИА. А ведь кому-то понадобилось их ликвидировать по причинам нерентабельности. Вот и имеем прибыль в лице музыкальной дребедени и пошлости современных ансамблей.
Разговор о тех молодых людях, которые нарушали порядок и вели себя плохо, тоже бывал нередким. Бывали на этих обсуждениях и ехидные девочки, и карьерные мальчики. В большинстве случаев это был добрый и полезный разговор, а не как изображалось в некоторых фильмах "машина для проработки строптивых".
Короче говоря, комсомол был для многих школой общения, труда, знакомства, расширения кругозора. Ныне к жизни вызвано это последнее поколение комсомольцев, которые умеют общаться, говорить с людьми, организовывать их на полезное дело, на массовую акцию, на общение полезного действия, на соревнование для общего дела.
Спуск на воду китобойной флотилии "Советская Россия" на Черноморском судостроительном заводе в Николаеве 1960 г.
Праздником для завода был спуск корабля. Если на заводе 61 коммунара это были небольшие суда "китобойцы", выстраивающиеся вокруг флагмана китобойной флотилии "Слава", то, когда спускали новые флагманы "Советская Украина", "Советская Россия" — гиганты, водоизмещением более чем 40 тысяч тонн на Черноморском судостроительном, то там казалось, что вокруг стапелей весь город. И сами виновники торжества и рабочие вспомогательных цехов, жены передовиков, ветераны, начальство всех видов. Какое было у всех напряжение, когда на верхней палубе толпилась небольшая группа "небожителей" — главный инженер проекта, директор завода начинали раздавать команды, когда начинали выбивать подкорки. Все ждали того незаметного момента, когда корабль, как бы вздрогнув, замирал на мгновенье и начинал тихо скользить вниз, к воде, к своей стихии. Громкий плекскучий удар днищем и крики "Ура! Корабль спущен!"
В Николаеве в день спуска был общий праздник. Рабочий и инженерный люд получал премию. Вечером в саду Петровского, на бульваре Макарова, в яхт-клубе, во Дворцах строителей, железнодорожников, ЮТЗ играли оркестры, пели хоры. Корабль сошёл со стапелей!
Комсомольское секретарство дало мне новый опыт отношений со сверстниками, с властями всех уровней, с людьми независимыми, учёными, студентами, военными, стариками и женщинами.
Приходилось бывать в цехах, студенческих аудиториях, общежитиях, выслушивать жалобы и восторженные отзывы, критические замечания и ругань.
В эти годы пронёсся над головами "Спутник". Сегодня уже трудно представить, какое чувство ошеломления охватило нас, когда мы услышали позывные, идущие из космоса. Восторг был, но никто из нас не предполагал, что через три года в космос полетит первый советский человек. Но зато возросло количество лекций по науке и технике. Своими знаниями блистали наши "технари". Игорь Молчанов, Толя Бадюков, Вячеслав Соловьёв, Сергей Воробьёв.
Комсомольская жизнь состояла из субботников и воскресников, собраний и вечеров, политзанятий и бесед. Политсеть была больным местом.
Если был толковый, умный, я бы сказал диалектически подготовленный пропагандист, он высекал "искру", зажигал аудиторию, задавал вопросы, раздувал дискуссию. Политзанятие получалось. Нет, догмы марксизма-ленинизма такой пропагандист не утверждал (хотя и не опровергал), но учил мыслить, рассуждать, знакомить с общественной литературой.
Да, многое в занятиях этих было и схематизма и, по меркам сегодняшнего дня, примитивизма. Информация о положении в обществе отцеживалась, слой догматизма накапливался. Но хороший пропагандист и не стремился всё объяснить. Он беседовал о жизни, о насущных проблемах, о человеческих взаимоотношениях, и к нему на занятия шли. Так побывал я на одном из занятий в сельской школе, где пропагандист Люба Кисличенко так интересно вела занятия, что девчата и ребята остались после окончания и задали ещё множество вопросов, потом попели песни и попросили назвать следующую тему. Им хотелось, чтобы с ними беседовали. А Любу скоро избрали секретарём Октябрьского райкома Комсомола.
Когда ныне говорят о комсомоле его сегодняшние противники, то напирают на отсутствие демократии, на безразличии молодёжи. Могу смело утверждать: дай Бог, чтобы в нынешний молодёжных организациях была такая насыщенная жизнь, как в те времена. Так проявлялась демократия, не обозначенная в документах и даже как ситуация, а на деле, во взаимоотношениях, в уверенности, что именно так надо поступать.
Когда меня, Николая Кулиша, Женю Нижегородцева послали на собеседование в Киев (ЦК ЛКСМ и даже ЦК КПУ) и в Москву в ЦК ВЛКСМ, то стало ясно, что меняется состав секретарей обкома комсомола. Однако комсомольский актив, в основном, заводчане с этим не согласились. Все в области обожали комсомольца Василия Немятого — первого секретаря обкома комсомола. Он действительно обладал талантом организатора, а скорее талантом Человека, которому всё было в этой жизни важно, интересно, и дело, которое ему поручалось, он стремился сделать досконально, хорошо, с блеском и вместе с ним все ребята горели желанием исполнить задание. Он умел говорить и слушать. Девчата на ферме раскрывали ему все свои секреты, молодые рабочие резали правду-матку в глаза о своих невнимательных к делам молодёжи начальниках. Инженеры и техники знакомили с проектами своих изобретений. Раньше всех он оказывался на работе, исписывал своим мелким почерком блокнот с заданиями, разработкой идей, предложениями. Приезжая с пленума из Киева и Москвы, он собирал всех и рассказывал о встречах, интересных людях, важных начинаниях. Так что мы всё знали о том, что происходило в стране в целом, о комсомоле и Всемирной Федерации молодёжи, о последних публикациях в молодёжных изданиях. Всё было интересным и важным в его устах. Он хотел, чтобы мы все пылали этим общим духом служения, чтобы "была бы страна родная" И когда после отчёта на конференции секретарь обкома партии А. Момотенко сказал, что Немятый переходит на работу в обком партии, народ восстал. И каждый выступающий требовал его оставить первым секретарём. Делегатов уговаривали представители обкома, ЦК ЛКСМ, ЦК ВЛКСМ — не помогло. Представитель ЦК ВЛКСМ звонила самому первому секретарю Шелепину, который посетовал на то, что плохо знали обстановку в области, но посоветовал немятого оставить в составе обкома, а потом на первом пленуме переизбрать. Однако актив на эту удочку не попался, и Женю Нижегородцева, которого предлагали на пост первого, при тайном голосовании вычеркнули из большинства бюллетеней. Женя-то попал как кур в ощип. Но заводчане, да и большинство делегатов хотели, чтобы Немятый остался, и добились своего. С комсомольцами и их активом стали советоваться. Громы и молнии, конечно, метались и из обкома, и из ЦК Комсомола, но с тех пор "представители центра", приезжая, собирали актив и спрашивали: кого и куда избрать, какие у кого положительные качества, у николаевских комсомольцев была твёрдая репутация самостоятельного, упрямого отряда, где решающую роль играли заводчане, знавшие себе цену.
В комсомоле у нас работали интересные инициативные люди, со многими из которых мы продолжаем дружить и сейчас. Некоторые ушли из жизни, но разве можно забыть и не помянуть добрым словом Василия Николаевича Немятого, Николая Фёдоровича Вовченко, людей масштабных, доброжелательных, которые многому научили, помогли в этой жизни. Всех сотоварищей вспоминаю добрым словом и с благодарностью вспоминаю годы совместной работы. Многое из той жизни вошло в мою повесть "У огня", написанную в 1982 году вместе с Валей Свининниковым.
С женой Светланой. У них только родилась дочь Марина. Всё ещё впереди... г. Николаев 1959 г.
В сентябре 1959 года у нас со Светланой состоялась свадьба, была она в домике в саду у Анастасии Алексеевны на 4-ой Военной, ныне улица Гречишникова. Вспоминаю предсвадебный день: мы расписались в загсе, затем зашли в магазин "Часы" на Советской улице и купили Светлане небольшие позолоченные часы (правда, не хватило 20 рублей и пришлось искать и доставать всю мелочь по карманам). До 4-ой Военной мы шли пешком — 15 копеек на трамвай не было. Особо мы не сокрушались. Впереди у нас был весь мир. Прошло время, Светлана ушла в декретный отпуск, и мы решили поехать на пару дней в Одессу. Моя мама Анфиса Сергеевна предостерегала: "Нельзя ехать — растеряете будущего ребёнка". Ума у меня, конечно, не хватало, а Светлана хотела побыть вдвоём. Мы и поехали. Побродили по Одессе, пришли а порт, там продавали билеты на круизный корабль по маршруту Одесса — Сочи. Билеты были только на верхнюю палубу, и нас пригласили зайти утром — дадут бронь в каюты. Мы так и решили, а ночью начались схватки и, перехватив уходящее такси на Херсон, мы сели и через два часа были в Николаеве. Скорая помощь и роды. Там и появилась дочь, которую мы назвали Марина — морская, она могла появиться и в море.
Когда возраст равен 80-ти, то вспоминаются знакомые, родные места: станция Пестово Ленинградской, а ныне Новгородской области, где я родился, а затем Сибирь: Омск, Нижняя Тавда и Марьяновка, где я пошел в школу во время войны. А вслед за этим украинская послевоенная Камышня, где в гоголевских местах на Полтавщине, у Миргорода, я и закончил школу, поступив в Киевский державный университет им. Т.Г. Шевченко.
А затем уже столичная Москва, с ее великим комсомольским издательством и журналом «Молодая гвардия», потом «Комсомолкой», «Роман-газетой» и «Союзом писателей России, которые я возглавлял. Да много чего было…
Но самым любимым городом юности для меня всегда оставался город корабелов Николаев...
С младшей правнучкой Таисией. г. Москва 2013 г.
* * *
Валерий Николаевич Ганичев
Председатель Союза писателей России