Л.Ромац. Из книги "Женщина лучше мужчины, но..."
На историческую родину
Сара с Фимой улетали на историческую родину. Осталось решить главное – что делать с бриллиантами, которые достались от бабушки и от дедушки.
– Сара, ты должна сделать выбор: или мы берем бриллианты, но если их находят – меня отправляют рубить сосны в тайге нашей бывшей социалистической родины, или мы не берем бриллианты, тогда ты по приезду на нашу историческую родину отправляешься мести улицы.
Сара была умная женщина, поэтому она выбрала третий вариант:
– Мы берем бриллианты, но прячем их так, чтобы не нашли, и тогда ты не пилишь сосны, а я не мету улицы.
И вот настал исторический день перед отлётом на историческую родину. Фима вышагивал в зале аэропорта в туфлях, в каблуках которых были бриллианты. Эту операцию осуществил Моня, брат Сары, который был классным сапожником. Фима ходил вдоль и поперёк и по очереди спрашивал у провожающей родни:
– Ну что, ничего не видно? И не слышно, как хрустят?
Все цокали языками, успокаивали Фиму и жали руку Моне, Моня чувствовал себя героем дня. А Фима все шагал, требуя новых подтверждений, что ничего не видно и не слышно. Скоро уже все отлетающие знали, что в каблуках у Фимы бриллианты. Они тоже подходили к Фиме и пытались его успокоить. Несколько таможенников, переодетых в штатское, которые крутились среди улетавших и провожающих, в надежде что-нибудь узнать, тоже подходили к Фиме и уверяли, что абсолютно ничего не видно, и никакая таможня не догадается. За час до проверки все, кто был в аэропорту, включая таможню, знали, что у Фимы в каблуках. Фима продолжал потеть и шагать, а Моня сидел, цокал языком и повторял: «Прекрасный шахер-махер».
За несколько минут до таможенного досмотра нервы у Фимы не выдержали, ему показалось, что один каблук начал отклеиваться. Перед глазами возникла картина: каблук отваливается, бриллианты высыпаются, Сара падает в обморок, на него надевают наручники, и дальше все поплыло перед глазами.
Он подошёл к Моне и сказал:
– Если ты не хочешь, чтоб твоя сестра Сара стала вдовой, давай меняться туфлями. Меня сейчас хватит инфаркт, инсульт или «кондрашка».
Моня посмотрел на Фиму и понял, что это правда. В зал таможенного досмотра Фима вошел в туфлях Мони. Фиму встречали, как почётного посетителя. «Шмонать» Фиму собралась вся таможня. По этому случаю были вызваны несколько каналов телевидения и репортёры всех газет. Досмотр решил произвести сам начальник таможни. Пронизывая Фиму взглядом-рентгеном и одновременно следя за тем, чтобы быть повёрнутым на телевизионные камеры, он произнёс стальным голосом:
– Шо вы имеете предъявить для досмотра?
Фима даже не имея бриллиантов, всё равно испугался и вздрогнул. Он мысленно перекрестился, чего в жизни никогда не делал. Фима понял, что он поступил правильно. После такого взгляда и зловещего голоса он, в лучшем случае, упал бы в обморок, в худшем – сам сорвал бы с себя туфли и сам стал бы отдирать каблуки и рвать на себе волосы. Но Фима был невинен, как младенец. Сибирская тайга с медведями, комарами прошелестела рядом, его лицо излучало счастье. Фиме захотелось в Мониных туфлях станцевать «Семь сорок», «Гопак», чечётку и русский народный танец. Но туфли попросили снять. Фима снял, а грудь распирала радость. И Фима неожиданно запел: «Бесаме, бесаме мучо, с тобою проводим последнюю ночь».
Под суровым взглядом таможенника он неожиданно осёкся, а потом запел ещё звонче: «Под крылом самолёта о чём-то поёт зеленое море тайги».
В это время Сара уже рыдала. Она поняла, что Фиме таки придётся узнать, о чём же поёт «зелёное море тайги». Начальник таможни вздрогнул: или чист, или «поехала крыша».
А Фима в это время уже пел романс «Я на тебя смотрю, любимый, уже совсем со стороны». Сара зарыдала ещё громче. Таможенники в это время отдирали каблуки, а это сделать было не просто. Моня не участвовал в социалистическом соревновании, поэтому делал на совесть.
Каблуки не поддавались. Взмокшие таможенники проклинали Фиму, хотя виноват был Моня. Тихо работали телевизионные камеры: операторы боялись пропустить момент, когда будут высыпать бриллианты. С помощью огромного гвоздодёра каблуки таки удалось оторвать. Таможенники так долго их отрывали, что забыли, зачем это делали.
– Ну? – грозно сказал начальник таможни. – Ничего нет.
После того, как были оторваны подошва, стельки, прокладки и изрезано всё на мелкие кусочки, на таможне воцарилась тишина. Оставалась последняя надежда. Фиму попросили снять штаны и заглянули туда, где совсем темно. Но даже с мощным фонариком там ничего не удалось обнаружить.
– Что бы вам ещё хотелось посмотреть? – спросил Фима со спущенными штанами. – Может быть, моя жена Сара кое-что вам покажет. Сара, ты готова перед отлётом на историческую родину кое-что показать товарищам таможенникам?
Сара была готова. Она перестала рыдать и пыталась сообразить, где бриллианты: неужели Моня их украл? Фима застегнул штаны и попросил вернуть туфли. Растерянный таможенник, пронимавший активное участие в изувечении Мониных туфель, сделал кулёчек из таможенной декларации и сгрёб туда мелко порубленную резину и кожу. Это было несколько неожиданно. В коробках Фиме туфли подавали, без неё – тоже, но в кулёчке – никогда. Фима посмотрел на кулёчек и задал вопрос:
– Может, вы мне ещё расскажете, как это носить?
Таможня молчала, Фима не отставал:
– Может быть, вы считаете, что на землю исторической родины надо ступать босиком?
Фима внимательно посмотрел на туфли начальника таможни, но тот не хотел, чтобы его туфли отправлялись на историческую родину Фимы. Его выручил тот, который «стукнул», что Фима не пустой:
– Может гражданин возьмёт туфли у провожающих?
Это была идея. Когда Фима выскочил на привокзальную площадь, провожавшие садились в автобус. И тут Фима побежал. Побежал так, как ещё не бегал ни до того, ни после. Так вообще никто не бегал ни на одной олимпиаде. Фима мчался, перепрыгивая чемоданы, баулы и тележки. В руке, как олимпийский факел, он держал беленький кулёчек. Но Фима всё равно не успел. Он даже хотел бежать за автобусом, но увидел, что на лавочке сидит Моня. Моня уже два раза пытался встать, но у него подкашивались ноги. Он всю жизнь честно трудился и не мог себе позволить топтать бриллианты. Фима подбежал к Моне, протянул кулёчек и сказал:
– Давай меняться.
– Что это? – поинтересовался Моня.
– Ты что, не узнаёшь свои туфли? – удивился Фима.
– Я хороший сапожник, но такое я ещё не ремонтировал.
– Моня, давай меняться, сейчас улетит самолёт.
Это был серьёзный аргумент. Через несколько минут Фима в «бриллиантовых» туфлях летел в самолёте, а Моня по-прежнему сидел на лавочке с кулёчком мелко порезанных туфель и думал: «Как приличней идти домой – в носках или вообще босиком?»
* * *
Почти астрологический прогноз
На этой неделе правительство обещает Ракам, Близнецам, Скорпионам, что к лету наступит стабилизация, и нас будут умолять вступить в Европейский союз. К осени от инвесторов не будет отбоя, и они выстроятся в огромную очередь, как мы за водкой в смутный перестроечный период. К зиме амнистируют всех, кто воровал честно, не слишком нарушая законы.
В понедельник никаких больших начинаний. Отмените все деловые встречи, особенно с немцами и турками – могут потребовать назад кредиты. Если встречи избежать не удастся, поведите их в баню, попытайтесь загнать на верхнюю полку и, когда разомлеют, требуйте новые кредиты. В этот день упадёт курс китайского юаня, но не волнуйтесь, это не отразится на вашей зарплате.
Во вторник попытайтесь избежать излишеств понедельника и составьте план работы на неделю. Баню в план не включать. В этот день никому не одалживайте денег, да и в другие дни тоже – вероятность возврата минимальная, лучше попытайтесь одолжить сами. Во вторник повысятся цены на железнодорожные билеты в Париж, но не стоит волноваться – в Париж мы будем ездить так же часто, как и раньше. Слухи о том, что правительство повысит выплаты на детей, заставят народ вечером заняться приятным и полезным делом.
Среда – прекрасный день для плодотворной работы, серьёзных начинаний. Но ничего не выйдет: снова подведут смежники, введут новый акцизный сбор и отменят прежние льготы. Возникнет два желания – повеситься и выпить. Большинство выберет второе и правильно сделает: ранней весной на кладбище очень неуютно.
В четверг Рыбам, Тельцам, Девам и многим остальным придётся решать вопрос: заплатить за квартиру и помереть с голоду, или не платить и ещё немного пожить. Жить уже не хочется, но любопытно: чем всё это кончится, и какого цвета шарфики будут в моде ближайшие пять лет. В этот день японцы изобретут автомобиль, который на литре бензина будет проезжать 100 км, но нам не стоит сильно радоваться: многие по-прежнему будут решать проблему, как накопить на «жигуль» не старше 40 лет.
В пятницу возникнет смутное желание выпить. В этот день будет икаться правительству, Верховной Раде и госадминистрации. Вы выпьете и сможете прочувствованно сказать всё, что вы о них думаете. Ближе к ночи вас ждут сильные сексуальные переживания. Она захочет смотреть эротику по кабельному, он – по Новому каналу. Возникнет скандал. Все остальное случится с вами уже во сне: у неё с Ричардом Гиром, у него – с Ким Бессинжер.
К концу недели массового собрания Раков, Овнов, Близнецов и иже с ними в связи с резким похолоданием наблюдаться не будет. Резко упадёт спрос на холодильники. Психологи не будут рекомендовать открывать их слишком часто. Они заметят, что совершенно пустые холодильники очень плохо действуют на психику Дев, Близнецов и Овнов с пустыми желудками. Закон о том, что ничего из ничего не возникает, будет подан народу в более доступной форме: если вы не положили колбасу в холодильник, то там её и не должно быть.
Резко повысят свои доходы фотографы, которые предложат новую услугу. Не фотографироваться в обнимку с президентом, спикером, депутатами, а избивать их чучела дубинками. Очередь к правителям превысит знаменитую очередь в «Макдональдс». За дополнительную плату можно будет получить две дубинки и заказать выступление избиваемого. Вокруг будет стоять отборный мат и точные формулировки претензий.
К концу недели чучела от многочасового избиения потеряют сходство с оригиналом, народ утратит к ним интерес и начнёт отлавливать живых депутатов, особенно тех, кто часто будет замечен у микрофонов. Депутаты потребуют прекращения телетрансляций заседаний и начнут отращивать бороды, а кое-кто сбривать. В конце недели выступит главный Рак, пообещает снова стабилизацию – повысить пенсии участникам первой мировой войны и всем нуждающимся квартиры к 3000 году. Народ на некоторое время успокоится.
* * *
презентация книги Л. Ромаца
Охота
Начала охотничьего сезона Петрович ждал как кары небесной. На этот раз областное руководство пожелало, чтобы из кустов выскакивали по очереди медведь, дикий кабан и на десерт что-нибудь летающее: утки, гуси, голуби. Петрович приуныл. Единственная медведица, которая жила в лесу, хорошо знала повадки местного руководства. Поэтому в день открытия охотничьего сезона залезала в берлогу и до весны не высовывалась. Оставалась надежда на соседа Кузьмича, у которого была шкура.
– Кузьмич, завтра медведем поработаешь? – спросил Петрович.
– Ящик водки – и нет проблем, хоть крокодилом. Но за меньшее не соглашусь: глава администрации молодой, да и ружье у него с оптическим прицелом. Придется прыгать, как зайцу, чтоб не пристрелили.
«Надо будет раскошелиться, – подумал Петрович, – обещали звание заслуженного лесника, да и на пенсию скоро».
Утром Кузьмич сидел в кустах и ждал гостей. Когда он увидел приближающуюся к нему толпу, то сильно сдрейфил. Густой цепью на него шли депутаты областного совета. Вторая цепь состояла из новоизбранных городских депутатов. Кузьмич в медвежьей шкуре выскочил на поляну и после первого выстрела кувыркнулся и прикинулся мертвым. Он лежал и не дышал. Депутаты обступили его плотным кольцом, а глава администрации устроил совещание с повесткой дня: сейчас сдирать шкуру или потом. Кузьмич с перепугу чуть не сказал: «Лучше потом». Кто-то предложил перед сдиранием шкуры трахнуть медведя, то есть Кузьмича, дубинкой по голове для верности. Кузьмич понял, что дела плохи, тот ящик водки выпьют на его поминках. Итоги дискуссии подвел губернатор: «Сейчас еще раз пальнем и тогда будем сдирать».
Тут нервы у Кузьмича не выдержали. Он вскочил, зарычал еще страшнее, чем настоящий медведь, и рванул в лес. Это было так неожиданно, что даже собаки разинули пасть от удивления. Когда оцепенение прошло, губернатор крикнул: «По машинам!» – и все бросились в погоню.
Уже через минуту глухой дятел мог наблюдать такую картину: по лесу мчался медведь, а за ним – машины с включенными мигалками. Когда завыли сирены и начали палить изо всех стволов, это услышал даже глухой дятел. Все живое в лесу бросилось врассыпную. Кузьмич мчался так, что обогнал двух зайцев и косулю. После команды «Глуши его!» в Кузьмича полетели взрывпакеты. Если дятел начал слышать, то Кузьмич совсем оглох. Он взял резко влево и неожиданно куда-то провалился. Машины промчались мимо.
Кузьмич сидел в темноте, сильно сопел и крестился: «Свят, свят, пронесло». Но когда его глаза привыкли к темноте, он понял, что попал в берлогу к старой медведице. Кузьмич так испугался, что начал всхлипывать. Медведица слегка зарычала и приоткрыла глаза: «Вроде бы медведь как медведь, но чего от него так и разит самогоном и табаком?»
Кузьмич потихоньку полез обратно. Выбравшись на поляну, он решил быстро снять с себя шкуру. Только высвободил голову, как услышал, что банда охотников возвращается обратно. Кузьмич из двух зол выбрал меньшее и снова прыгнул к медведице. Медведица уставилась на Кузьмича и ни черта не могла понять: «Вроде бы медведь как медведь, но голова соседа-лесника». Кузьмич понял свою ошибку и быстро набросил голову. «Померещилось», – подумала медведица и снова задремала.
В это время охота продолжалась. Диким кабаном стала хрюшка Петровича, предварительно вымазанная в грязи. Испуг у Кузьмича прошел. Он достал шкалик с самогоном и стараясь, чтоб не булькало, влил его в себя. После выпитого Кузьмич так осмелел и обнаглел, что решил закурить. Он вставил в пасть «Приму» и щелкнул зажигалкой.
Медведица, учуяв запах дыма, открыла глаза. Она жила долго и видела многое, но чтобы медведи курили, – никогда. Напротив нее сидел медведь, у него из пасти торчала сигарета.
– Неужели опять мерещится? – подумала медведица. Она тряхнула головой, но наваждение не проходило.
Медведь продолжал дымить, да еще закинул ногу на ногу, как настоящий мужик. Медведица взревела и бросилась на обнаглевшего Кузьмича. Кузьмич снова рванул наверх. Дятел, сидевший на верхушке сосны, клюв у которого не закрывался от удивления, мог наблюдать такую картину: по лесу бежали два медведя, причем первый держал во рту сигарету и страшно дымил.
– Чудны дела твои, Господи, – подумал дятел.
Первый удирал на задних лапах, а второй догонял на четырех. Тут снова послышался вой сирены и страшная пальба: стреляли по «дикому кабану» – хрюшке. Медведь, который догонял, развернулся и побежал обратно, а тот, что дымил, положил на пенек сигарету и начал стягивать с себя шкуру. Дятел потерял равновесие и шмякнулся с самой верхушки на землю. Впервые в жизни у него заболела голова.
Кузьмич тем временем стянул с себя шкуру, присыпал листьями и устроился на пеньке. Тут мимо него на сумасшедшей скорости, отчаянно хрюкая, промчался «дикий кабан», точнее, домашняя свинья Петровича. За ней – джипы с мигалками. Кузьмич прыгнул на пенек, принял стойку «смирно», отдал честь и показал совсем в другую сторону, спасая хрюшку.
Итоги охоты были признаны неудачными. Заслуженным лесником Петрович так и не стал. Хрюшка обиделась и не вернулась, теперь она настоящий дикий кабан. Кузьмич по ночам иногда рычит, пугая жену и детей. Дятлу снятся курящие медведи, иногда кружится голова – тогда он шмякается с высокой сосны на землю.
* * *
Федя хочет женщину
Федя проснулся, выглянул в окно. На площади уже стояли, большинство – с плакатами. Одни хотели повышения заработной платы, другие – понижения тарифов, третьим мешало жить НАТО. «А чего я хочу?» – подумал Федя. Подумал и понял. Написал плакат «Хочу женщину». Снизу дописал: «Но по любви». И пошел на площадь.
Первой возле Феди остановилась бабуля. Она долго искала очки, не нашла и спросила:
– Ты какую партию, сынок, представляешь?
– Это вас не касается, проходите, пожалуйста.
– Ошибаешься, сынок, я политикой живо интересуюсь.
– Это не политические требования.
– Так экономикой я тоже интересуюсь.
– Это не имеет отношения к экономике, – занервничал Федя.
Тут, наконец, бабуля нашла очки и прочитала. Она почему-то перекрестилась, пробормотала: «Свят-свят» – и присоединилась к противникам НАТО.
Постепенно возле Феди образовалась солидная группа женщин, хотя они делали вид, что плакат Феди их не интересует. Наконец, одна не выдержала:
– Женщины, нужно же ему помочь, а то может попасть в плохие руки. Смотрите, какое лицо хорошее, и галстучек, и ботинки начищенные, и хорошим одеколоном пахнет.
Тут другая перебивает:
– Это находка, я бы себе взяла, но у меня уже один есть. Муж называется, но он никогда не хочет. Может, обратиться в парламент, чтоб разрешили нескольких мужиков держать. Я в столовой работаю, я бы прокормила.
– Ишь ты какая, у некоторых ни одного нету, а этой двоих подавай, – раздался возмущенный голос.
– Ну и че тут такого, у некоторых мужчины в ночную смену работают, страшно бывает одной, холодно. И на душе спокойней, когда запасной есть.
– А я бы троих держала, – тут говорит одна с грустью в голосе. – Ведь раньше так и было, в эпоху матриархата: один на мамонтов охотился, другой по хозяйству, а третьего для души держали, любимый муж назывался. Если не справлялся, отправляли мамонтов ловить, конкуренция была, старались, а сейчас что? Надо обратиться в парламент, пусть разрешат держать, кто сколько сможет.
– Нет, от парламента толку мало. Сначала в первом чтении, потом во втором, наши мужики и хотеть перестанут. Лучше сразу к президенту, пусть издает указ – «Держать разрешаю» – и подпись.
– А может, к Юле, она женщина, скорее нас поймет.
– Да эти мужики из коалиции ее так достали, что она издаст указ кастрировать всех, кто хочет.
Тут корреспонденты иностранные набежали, спрашивают:
– Может, это завуалированная акция протеста?
Женщины возмущенно им отвечают:
– Вы че, по-русски читать не умеете? Мужик прямо написал: «Хочу женщину».
А корреспондентка «Би-би-си» не унимается:
– Может, вы не согласны с политикой правительства?
– Да причем тут правительство?
Тут мнения разделились.
– Как же ни при чем…Разве на такую зарплату можно иметь приличную женщину?..
Тут корреспондентка с «Би-би-си» снова к Феде:
– А как вы расцениваете ход нынешних реформ?
– У-у, бессердечная какая, – набросились на нее женщины. – Плохо расценивает, видишь, до чего реформы довели? У вас что, мужчины ничего не хотят?
– Хотят, но они так не пишут.
– А у нас честные, открытые мужики, хотят женщину, прямо так и пишут.
Тут заведующая столовой снова:
– Женщины, может он кушать хочет, я сейчас сбегаю, это здесь, за углом, только вы не отпускайте.
Тут толпа уже приличная образовалась, и слышно, что сзади кричат:
– Че дают?
– Да ничего не дают.
– А че стоят?
– Да тут мужик бабу хочет.
– Ну?
– Че ну?
– Так это, наверное, к нему очередь?
– Шо, такой здоровый мужик?
Тут слышно – заведующая прибежала.
– Женщины, пропустите, я впереди стояла.
– А кто может подтвердить?
– Да ему кушать принесла, биточки горяченькие, а то он с голоду хотеть перестанет.
Тут один подошел к Феде, прочитал и говорит:
– Ты че, псих?
– Сам ты псих, – набросились на него женщины, – нормальный мужчина всегда женщину хочет. Пошел отсюда, импотент несчастный.
Тут снова корреспондентка «Би-би-си»:
– А как вы относитесь к эпохе матриархата?
– Хорошо относится, – отвечают за Федю женщины. – Он бы за мамонтами не бегал, как придурок, и прирученных слонов бы не пас. Был бы любимым мужем, пылинки бы с него сдували, лучшие кусочки с костра давали, ходил бы в лучших мехах.
Тут ГАИ подъехало. Выходит из машины интересная капитанша и спрашивает:
– Кто разрешил несанкционированный митинг, все движение перекрыли?
– Да это не митинг, – говорят мужики и стыдливо опускают глазки.
– А что, авария? Есть пострадавшие?
Капитанша пробралась к Феде, прочитала плакатик и от неожиданности строго сказала:
– Ваше водительское удостоверение.
Федя достал.
– А технический паспорт?
И он был в порядке.
– А ну, дыхни.
Федя был трезв, как стеклышко.
– Женщины, – растерялась капитанша, – чего же он здесь стоит? Чего же его никто не заберет? Я сейчас просто не могу, я при исполнении.
И она, оглядываясь, пошла к машине.
Тут подкатывает еще одна машина. Несколько депутатов Верховной Рады приехали узнать, чего народ требует.
– Матриархату бабы захотели, – обиженно говорят мужики.
– Но у нас другая повестка дня – охрана окружающей среды.
– А такой мужик что – не окружающая среда, кричит заведующая столовой. – Да его надо в Красную книгу занести. Вы прочитайте, чего он хочет.
Депутатов пропустили вперед.
– Вы такое когда-нибудь видели? – набросились на них женщины.
– Но он же не депутатшу хочет, а просто женщину. Чего же нас вызывали? Вы что, сами не можете решить вопрос?
– Мы по закону хотим! – кричат женщины.
– Вам что, такие дома открыть, как на Западе?
– Да не, – объясняют мужики. – Они хотят, чтоб это у них было право нас по трое держать.
– Ну, на это мы не пойдем, – насупились депутаты. – Разве что какая-нибудь депутатша «за» проголосует или радикал.
Сели депутаты в машину и уехали. Окончательно рассвирепевшие женщины колонной двинулись в Верховную Раду. Заведующая столовой сунула Феде горячие биточки и бросилась догонять колонну. Площадь опустела. Женщины уже не хотелось. Хотелось горячего борща с мясом и сметаной и граммов сто пятьдесят. Федя свернул плакатик, но не выбросил.
– Все-таки любят нас женщины, – подумал Федя, – завтра, наверное, приду снова.
* * *
Композитор Федя
В те давние нехорошие времена мы, журналисты областной телерадиокомпании, могли брать путевки за семь рублей двадцать копеек в дома отдыха разных творческих союзов. Там можно было встретить людей разных профессий, реже всего – художников, журналистов, писателей.
Когда я вернулся на студию из дома отдыха Союза писателей, мой друг уже рассказывал о своих приключениях в композиторском доме отдыха. Из обмена впечатлениями и родился этот рассказ.
– Хорошо вам, композиторам: все время общаетесь с интересными людьми, - говорил Федя, ремонтируя водопроводный кран соседу.
– Хочешь, и ты пообщаешься. У меня есть путевка в наш дом отдыха.
– А кто меня туда возьмет, я же не композитор?
– Скажешь, что композитор.
– А если спросят, че сочинил?
– Да хоть «Лунную сонату», скажешь.
На следующий день Федя был в доме отдыха. Бабуля-регистраторша спросила: «Как фамилия?» Федя ответил.
– Че-то я раньше такой не слышала.
– Ну, я очень известный, – соврал Федя, воспользовавшись подсказкой соседа. – «Лунную сонату» написал.
– Вы извините, что я спрашиваю. Это я так, для себя, чтобы ориентироваться, какие простыни давать – новенькие или же старенькие сойдут. А бывают случаи, одеяло кто умыкнет, или, по рассеянности, в чемодан положит, тогда звоню в ваш Союз композиторов и стыжу: мол, такой хороший человек, такую хорошую вещь написал, а одеяло сдать забыл.
– Да, мы люди рассеянные, – Федя начинал вживаться в роль.
– Вот, случай был на прошлой неделе. Один тут отдыхал – рыжий, с голубыми глазами. Верблюжье одеяло не сдал. Я звоню в ваш Союз и спрашиваю: как найти того, кто «Полонез» Огинского написал? А мне ответили, что он умер. Вы представляете? Я, старая дура, за одеяло переживаю, а тут человек умер, и такой молодой… Я теперь, когда слушаю «Полонез» Огинского, всегда плачу, вспоминая этого рыжего и верблюжье одеяло.
«Представляю, как она расстроится, когда узнает, что и я умер. Надо будет не брать одеяло, а только полотенце – на память», – пожалел старушку Федя.
– Знаете, я вам два одеяла дам, – расчувствовалась бабуля, – а то еще холодно. Вам комнату с пианино или роялем?
– А с органом нету? Тогда – с роялем.
В комнате Федя первым делом поставил на рояль бутылку водки. Рядом положил огурец. Когда налил полстакана, почувствовал, что кто-то на него смотрит. Федя поднял глаза и увидел портрет сурового мужика с бородой. Подпись внизу гласила: «Петр Ильич Чайковский». Мужик смотрел недобро. Федя убрал бутылку, закусь, постелил газету и все поставил снова. Взгляд мужика потеплел. Федя поднял стакан и произнес тост: «За нас, Петя, за композиторов!»
В дверь постучали: «Убрать можно?»
– Нельзя! Работаю! – крикнул Федя и налил еще полстакана. Закусив, подумал: «Надо пойти познакомиться с другими композиторами». Он вышел в коридор и встретил перепуганную регистраторшу. Бабуля часто крестилась и причитала: «Свят-свят».
Что случилось?
– Тот рыжий приехал, с голубыми глазами.
– Так он же умер?
– И мне так сказали, а он вот, возьми да оживи, свят-свят,
Федя зашел в столовую и сразу увидел Рыжего. Тот уминал котлету по-киевски и запивал пивом.
– Это ты, что ли, «Полонез» Огинского написал?
Рыжий подавился и начал икать, затем хлебнул из кружки и промямлил: «Ну, это наше совместное произведение».
– Совместное с Огинским, что ли?
Рыжий честно признался, что Огинский здесь ни при чем.
– Что здесь за контингент? – поинтересовался Федя.
– Ветераны-артисты и металлурги по профсоюзной путевке, – послушно доложил Рыжий.
– Из композиторов – только мы вдвоем?
– Да, – сказал Рыжий и снова подавился.
Федя, допив пиво Рыжего, пошел к своему столику. В зале стоял легкий перезвон медалей. За столиком, в компании двух металлургов, сидела благообразная старушка в платье из черного бархата, сильно пахнущем нафталином. Федя поздоровался и сел.
– Вы композитор? – спросил мужик напротив.
– Да, «Лунную сонату» написал.
Старушка уронила ложку и опрокинула компот. Мужики пожали Феде руку и сказали, что много о нем слышали: «Нам решительно везет. Лидия Николаевна видела живого Петра Ильича Чайковского».
Федя встал, поцеловал старушке руку, сообщил, что Петра Ильича уважает, и не далее, как десять минут назад, с ним выпил. Старушка снова упустила ложку и на лету поймала вставную челюсть. «В символическом смысле, – уточнил Федя. – Портрет Ильича висит у меня в номере».
– Трудная у вас работа? – спросили мужики.
– Не скажите. Бывает, столько потов стечет, что ковры на полу мокрые.
– А че вы сейчас сочиняете? – не отставали мужики.
– Да вот, Алла Борисовна недавно просила че-нибудь для нее написать, - решительно соврал Федя.
– Сама Алла Борисовна!? – застонали мужики.
– Че сама? С Филей. Меня все просят.
Когда Федя встал из-за стола, то увидел, что возле Рыжего сидят две девицы. Он подошел к «коллеге» и сказал: «Представь». Рыжий вскочил и выпалил: «Мой друг. Один из лучших композиторов нашего времени».
– Можно точнее?
– Если точнее, то лучший композитор нашего времени.
Федя сел возле девицы, у которой грудь поболее.
– Об чем говорили?
– Ваш друг рассказывал, как с Огинским писал «Полонез».
– Очень интересная история. Я тоже с удовольствием послушаю.
Рыжий нервно заерзал.
– Расскажите, как вы работаете, – попросили девицы.
– На это нужно только смотреть.
Грудастая с готовностью вскочила. Когда Федя вел девицу показывать творческий процесс, его остановила бабуля-регистраторша:
– Народ требует встречи с композитором.
– Это к Рыжему, он хорошо рассказывает.
– Рыжий не соглашается.
Федя отвел грудастую в номер и вернулся к рыжему.
– Ты че народ обижаешь?
– Я еще молодой композитор, – потупился Рыжий. – Я не знаю, че рассказывать.
– Ты ж «Полонез» Огинского написал, тебе уже должно быть больнее ста: о творческих муках расскажешь, как мучился, решая, два одеяла спереть, или одно…
– Я только блатные песни знаю, – не сдавался Рыжий.
– Вот их и споешь. Только жалостливые выбирай и про несправедливость – как в тюрьму ни за что посадили. Народ это любит.
Когда Федя зашел в номер, грудастая уже была в кровати.
– Может, лучше на рояле? – спросила она.
– Нет, – сказал Федя. – Я серьезный композитор, не люблю эти модернистские штучки.
В дверь постучали.
– Номер убрать можно?
– Нельзя! Работаю! – заорал Федя и прыгнул в кровать.
Через некоторое время в номер донесся писклявый голос. Рыжий пел про то, как судья дал десять лет пацану, не зная, что он его незаконнорожденный сын. Грудастая прослезилась. Федя начал ее утешать и уснул. В ушах звучала «Лунная соната», которую сочинил сам Федя, а не какой-то там Людвиг ван Бетховен.
* * *
Презентация книги Леонида Ромаца
в научно-педагогической библиотеке.
г. Николаев 2012 г.