Александр Витальевич Финогеев
Вячеслав Качурин о творчестве прозаика Александра Финогеева
И жизнь, и море, и любовь
(морские рассказы)
Продолжение следует
Было уже довольно поздно, когда раздался телефонный звонок. Подошла, естественно, жена, полагая, что звонят только ей.
- Саша, это тебя, - позвала она недовольно.
- Кто?
- Не знаю. Какая-то женщина. Она не представилась.
Для врача поздние звонки, что серпом по пальцу. Значит, что-то случилось и надо ехать оказывать помощь.
- Слушаю вас, - подчеркнуто строго произнес я.
- Александр Витальевич?
- Да, это я.
- Это Людмила Александровна.
Мозг моментально, в усиленном темпе стал перелистывать страницы жизни, стремительно выискивая в ней всех Людмил, да еще и Александровн.
- Я заведующая библиотекой, - она назвала номер, - Вы автор рассказов: «В те дни в морях дороги наши были»?
- Да, я, - мои щеки от гордости порозовели, сердце учащенно застучало.
- Мы бы хотели, с вами встретится и провести читательскую конференцию.
Я был слегка обескуражен.
- Что-что? – глупо спросил я.
- Провести читательскую конференцию, - повторила она, - Вы не возражаете?
- Мою книгу читают? – снова задал я идиотский вопрос.
- Да. И причем очень активно. Так вы согласны?
Сердце забилось еще неистовее, выбрасывая из желудочков адреналин радости и счастья.
-Да. Конечно. Как я могу отказать своему благодарному читателю? Это было бы глупо с моей стороны. Когда вы планируете провести это мероприятие и куда мне подойти?
Женщина назвала дату и адрес и, пожелав спокойной ночи, повесила трубку.
- Кто звонил? – не отрываясь от вязания, спросила жена.
- По поводу моей книги хотят провести читательскую конференцию.
- С тобой лучше не разговаривать. О чем не спросишь, вечно услышишь дурацкие шуточки. Что, трудно ответить?
- Я говорю вполне серьезно. Народ хочет познакомиться с новым дарованием, – настроение, как вода после паводка, возвращалось в свое родное рабочее русло.
Я лег в кровать и стал читать книгу. Мысли, роившиеся в голове, мешали сосредоточиться, строчки бегали перед глазами, смысл прочитанного не улавливался.
- И где это будет? – спросила жена. Видно неоконченность разговора не давала ей покоя.
Я ответил.
Она еще молчала минут двадцать.
- Я тоже туда пойду. Посмотрю, кто читает твой бред.
Ничего не ответив, я погасил над кроватью свет, повернулся к стенке и попытался уснуть. Удалось это с большим трудом. Всю ночь зудела спина. Видно Пегас своими копытами готовил место для крыльев Славы.
Через две недели, слегка волнуясь, я ехал на встречу с читателями. Хотя, если сказать честно, страх, стыд и, частично, совесть я потерял давно. Но неизведанность всегда тревожит душу. Это чувство знакомо каждому. Будь то первая женщина, первая рюмка, первое «прости», первое «нельзя». С другой стороны, не на расстрел же иду. А выступать я очень люблю. Хлебом не корми, дай слово молвить.
Жена со мной не пошла, сославшись на занятость. Отчего-то не захотела искупаться в лучах моей «славы».
Войдя в библиотеку, я поздоровался и представился.
- Проходите, пожалуйста, в читальный зал. Вас ждут, – сказала библиотекарь, подобострастно привстав.
Я вошел и обомлел. Из семнадцати присутствующих, пятнадцать были женщины, довольно взрослого возраста
Заведующая библиотекой, Людмила Александровна, женщина лет сорока, в светлой блузке и длинной темно-синей, в белый мелкий горошек, юбке, выглядела весьма импозантно. Ее дорогие духи действовали на меня расслабляюще. Она посадила меня за стол, представила и попросила рассказать о себе.
Коротенько поведав свою, не испещренную подвигами биографию, я решил выступить на этой конференции не в роли школьника, сдающего неподготовленный экзамен, а самому быть строгим экзаменатором.
- Дорогие мои читатели! – начал я, - Прежде чем услышать от вас первый вопрос, мне хочется познакомиться с вами поближе. Во-первых, меня немного шокирует состав участников конференции, – дамы очень строго ощупывали меня лучами своих глаз, – Я вижу, что подавляющее большинство из вас – женщины, на которых, собственно говоря, книга не рассчитывалась. Чтобы понять военного, нужно, хотя бы один раз, надеть на себя шинель, противогаз, автомат и исполнить роль часового с нулей часов до четырех утра. Ну вот, скажем, кто-то из вас написал книгу о швеях, которые изо дня в день по восемь часов в сутки кроят, шьют и делают еще сотни, понятных только им, операций, о которых мужчины даже не подразумевают. Если я, к примеру, возьму в руки эту книгу, то непременно дочитаю ее до конца, ибо никогда не бросаю на середине начатое дело. А другой отложит ее на второй странице или, как и я, многое в ней не поймет. Потому как эта книга женская. А моя -мужская, причем с явно выраженным характером. Нет, мне чертовски приятно, что столь почтенная публика заинтересовалась моим творчеством, ибо, если оценила женщина, значит, оценил и Бог. А теперь, - я готов выслушать вас и ответить на все вопросы.
Людмила Александровна, сидевшая рядом со мной, томно опустила в знак благодарности длинные ресницы и, выйдя из-за стола, встала впол-оборота ко мне. Ее привлекательные формы рассеивали мое внимание и отвлекали от цели посещения данного мероприятия. Женщины всегда чувствуют произведенное ими на мужчин впечатление. Но если честно признаться, они сами притягивались ко мне, как металлическая стружка к магниту, причем, как те, которым я отдавал предпочтение, так и другие, на кого это внимание я не обращал. Почему, объяснить не могу. Видно какой-то мой внутренний магнетизм толкал их на меня для совершения необдуманных поступков.
Сквозь рассеянное внимание до меня доносились обрывки ее речи: «… приятно, что вы нашли время», «… несмотря на специфичность изложенного материала, книга нашла своего читателя», «…искрометность юмора», «… холодность и, даже, неуважительное отношение к женщинам», «… политические органы описаны, как враги социалистического строя», «… нельзя не отметить…», «… хотелось бы понять…». Ее грудь взволнованно поднималась, а щеки алели пионерским задором. Она поворачивалась ко мнето боком, то задом, подчеркивая тем самым свою чудесную талию, округлость форм и все остальное, что обычно ценят мужчины. Окончив свою плавную речь, она снова томно опустила веки и села рядом со мной.
- Прошу, товарищи! Какие вопросы у вас будут к Александру Витальевичу?
Вопросы посыпались как из рога изобилия. Они касались буквально всего: и женат ли я; и испытывал ли я такое чувство, как любовь; и почему имея столь благородную специальность, я допускаю в своих рассказах ненормативную лексику; не хотел ли я, находясь за границей, остаться за рубежом…
В завершении этой полуторачасовой конференции наконец-то задали последний вопрос, - Ваши творческие планы?
Поднятый крылами Славы или собственным величием, окрыленный присутствием слабого пола, я отвечал на все их вопросы с такой легкостью и задором, а, главное, без ненормативной лексики, что их сердца растаяли, желчь нейтрализовалась, а на лицах появились улыбки. А после слов, что я уже пишу вторую книгу, аудитория громко зааплодировала.
И вот, дорогой читатель, ты держишь эту книгу в руках. Тебе и для тебя она. Новая встреча с тобой - это великое счастье!
* * *
Капитан-лейтенант медицинской службы А. Финогеев
Дружба
У каждого человека есть любимая вещь, память о которой он хранит всю свою жизнь.
Среди сотен игрушек ребенок выбирает только одну, единственную. Ей он отдает всю свою душу, всю свою любовь, с ней делится мыслями, ей доверяет тайны и любит на протяжении всей жизни. Бывает и такое, что хранит ее до самой старости и затем передает в надежные и ласковые руки внуков.
В моей длинной флотской биографии было много кораблей. На одних я ходил по морям и океанам. Другие готовил к выходу в большое плавание. Из этого множества я любил и люблю до сих пор только один, - эскадренный миноносец «Благородный».
С этим кораблем связан довольно большой этап моей жизни. Шесть лет мы были связаны с ним одной судьбой. Вмести бороздили морские просторы, стреляли, ставили мины, следили за вероятным противником, искали подводные лодки, оперировали и выполняли еще тысячу всяких задач, которые ставило перед нами высокое командование. Вместе с ним мы радовались рождению моего второго сына и горько оплакивали смерть моей мамочки, блевали желчью в жуткие шторма и шумно веселились в минуты редкого отдыха. За это время мы полюбили друг друга. Я постоянно чувствовал твою любовь и отдавал тебе свою.
Мы с тобой были настоящими моряками, хотя и считается, что курица не птица, а доктор не моряк. Ведь в морях у нас тобой прошли годы, за бортом остались тысячи миль, на берегу же -находились считанные часы.
И вот пришел приказ о переводе меня на другой корабль. Приближалось время нашего с тобой расставания.
Мне очень хотелось что-то взять у тебя на память. Но такое, чтобы взглянул и заплакал.
У меня есть твой военно-морской флаг, который бережно лежит в шкафу. В день Военно-морского я достаю его и нежно целую. Он хранит память о тех днях, когда в морях дороги наши были.
Но мне еще хотелось чего-то такого, чего нет, и не будет, ни у кого на свете. И я задумал совершить преступление, - украсть рынду – корабельный колокол, старинной вязью на котором написано «Благородный».
Представить себе такое, практически невозможно. На корабле украсть рынду!!! Это почти ограбление века!
Я ходил вокруг нее, трогал холодную медь руками, пробовал на вес (а весила она, наверное, все пятьдесят килограмм) и сосредоточенно думал, как ее незаметно снять и вынести с корабля.
Но … Преступление века в одиночку не делают. Посвящать кого-либо в такое мне не хотелось. Ведь за это можно угадить и за решетку. А кто за нее хочет?
Так мы и расстались. Но память о тебе, мой дорогой, мой любимый корабль, мой эскадренный миноносец «Благородный», живет в моем сердце до сих пор.
А ты не вынес долгой разлуки со мной. Через три года взял и от тоски сгорел. Сгорел полностью.
Царствие тебе Небесное, мой дорогой. Я всегда помню о тебе. Помню и люблю.
И помнить буду.
И дети мои тебя помнят.
И внукам о тебе расскажу.
* * *
Александр Финогеев и поэт Дмитро Креминь
Отпуск
Вася Стельмах, командир ракетно-артиллерийской боевой части большого противолодочного крейсера, наконец, приехал в отпуск на родину. В родном доме он не был семь лет, с тех пор как, похоронил мать. Служба, семейные, квартирные и, просто, житейские проблемы засасывали его все глубже и глубже. Но наконец, плюнув на все, он собрался и приехал.
На вокзале его встретил отец, седовласый, слегка сгорбленный тяжким крестьянским трудом, но еще крепкий и сильный мужчина. Они обнялись и долго стояли так, прижавшись, друг к другу. Каждый украдкой смахивал с глаз накатившиеся слезы встречи.
Положив в телегу чемодан, Василий уселся рядом с отцом на положенную поперек доску и взял в руки вожжи. Сразу прошлое осталось где-то далеко позади, а картины уже забытого детства всплывали перед ним с каждым неторопливым шагом лошади, важно помахивающей в такт движения головой и, тряся рыжей гривой. Было ощущение, что все это он видит и слышит впервые: и налитые солнцем тугие пшеничные колосья, звонко переговаривающие друг с другом, и порханье разноцветных бабочек, и невидимые трели жаворонка, и стрекотание кузнечиков. Он чувствовал как сила, здоровье, молодость и душевный покой мощным потоком врываются в его, начинающее дряхлеть, тело. От такого прилива радости, тепла и счастья Василий широко раскинул руки и прокричал в бездонное небо, - Хорошо-то как, батя! – он обнял отца и поцеловал в плохо выбритую щеку.
Въехав в село, Стельмах вновь погрузился в воспоминания детства. Вот по этой широкой пыльной дороге они с Петькой Спиридоновым гоняли на велосипеде, а на том дереве еще висит скворечник, который он прибил, учась в девятом классе, вон окно агронома, в которое угодил мячом, за что отец выпорол его ремнем. Редкие прохожие останавливались и, кланяясь, желали здравия.
- Васька в отпуск приехал, - говорил всем отец, снимая фуражку, отвечая поклоном.
Пять дней Василий отсыпался, отходя от суеты корабельной жизни. Потом бродил по полям и лесам, купался в речке, загорал, удил рыбу, помогал по хозяйству отцу. Не велик труд бросить курам зерна или принести из колодца пару ведер воды. По приезду часто заходили школьные товарищи, но Василий почти не пил (в молодые годы этим перенасытился) и они вскоре потеряли к нему всякий интерес. Вечерами с отцом они долго сидели во дворе под березой, что росла возле дома и пили из самовара чай. Василий рассказывал о флоте, Севастополе, жене, детях.
Отец слушал не перебивая, кивал головой, корил сына, что не привез к деду внуков погостить. О себе говорил мало и с неохотой. Мол, работаем, живем, стареем. И село стареет. Молодежь все больше по городам разъезжается. Скоро и жить здесь будет некому.
Через пару недель Василий перенасытился отдыхом, заскучал и стал подумывать об отъезде. Перемену в настроении сына заметил и отец. За традиционным вечерним чаем, он поднял голову и как бы, между прочим, сказал, - Сынок, ты помог бы мне спилить березу. Толку от нее никакого нет. Пол огорода затеняет, ничего не растет. И крыша начинает протекать. Да и дрова мне на зиму будут.
Идея Василию понравилась. Заснувшая энергия начала пробуждаться.
На следующий день он собрал знакомых мужиков, поставил задачу и пообещал за это хороший магарыч.
- Только пилить нужно аккуратно, чтобы крышу не повредить.
- Василий Савельевич, этому нас учить не надо. Ты там, на флоте командуй, а здесь мы сами разберемся. Чай такое нам не впервой. Все будет «хоккей». Не переживай.
Пилить решили в субботу.
В шесть утра начал подтягиваться народ. Пришло семнадцать мужиков, не считая женщин, стариков и детей. Всем интересно. Не каждый день городской сын, а тем более моряк, приезжает помогать отцу. Многие принесли с собой пилы, топоры и веревки.
Поначалу долго совещались. Решали, как и с чего начать.
Василий не мешал. Работать он не умел, а точнее, давно разучился. Вот поставить задачу и проверить качество выполненной работы – это да. Это его.
Отец же беспрестанно суетился. Бегал, что- то кричал, но ему напомнили, что его давно ждут на ферме и он с большой неохотой уехал. А то шума много, а толку никакого. Пусть, мол, не мешает и занимается колхозными делами.
Наконец каждый получил свою роль. Все знали, чем и как ему заниматься.
- Василь Савелич, - к Василию подошел старший всей этой оравы, - работа большая. Надо бы слегка здоровье поправить. Выпить, так сказать, за успех нашего мероприятия. Ты как на это смотришь?
Василий на это не смотрел никак. Но пошел и принес бутылку водки.
- Э, так дело не пойдет. Смотри нас сколько. Тащи пару литров. И работать веселей будет.
Стельмах опять сходил в дом, вынес еще три бутылки, краюху хлеба и помидоры с огурцами.
- Вот это уже лишнее, - указал старший на закуску, - Мы не пить пришли, а работать.
Однако пили дольше, чем совещались. Но и водка имеет свойство заканчиваться. Надо было приступать к работе.
- Савелич, может еще по рюмочке? Уж больно она хорошо пошла, – осторожно спросил главный.
- Хватит, - раздраженно изрек Василий, - Сделайте сначала дело, а потом хоть по две. Ему все это уже начинало не нравиться.
- Ну, ладно, начнем помолясь, - ехидно произнес старший, - Кто там с пилами, забирайтесь наверх. И веревки не забудьте закрепить.
- Мужики, вы там поаккуратней, - Василий попытался войти в дело.
- Вот что Савелич, ты на флоте будешь командовать. А мы уж тут как-нибудь сами справимся. Не мешайся под ногами. Иди в дом, телевизор посмотри. А мы как все сделаем, тебя позовем.
Чтобы напрасно не рвать сердце, он пошел в дом, включил, как ему посоветовали, телевизор и лег на диван. Шла передача «Очевидное и невероятное». За окном слышались крики, возня, мат, короче все то, что свойственно нашему человеку в период его интенсивной трудовой деятельности. Под шум этого многоголосья Василий задремал.
Его разбудил душераздирающий треск. Потом дом сильно качнуло. Оконная рама, разбрызгивая радужный свет от разбитых стекол, влетела в комнату вместе с огромным суком дерева. На улице полыхнула молния, а телевизионный кабель, покидая со свистом свое родное гнездо, увлек за собой телевизор, который упал и разбился вдребезги
- …твою мать – простонал в ужасе Стельмах, как ужаленный подлетая к потолку. Выбежав на улицу, он от увиденного остолбенел. Его кучерявые, начинающие седеть волосы, вытянулись в жесткие струны. Голова сразу стала походить на воинствующего ежа. Тело мгновенно покрылось крупными каплями холодного пота, ноги сделались ватными, язык распух, заполняя ротовую полость, сердце замерло, стало трудно дышать. Василий пошатнулся и со всего маху рухнул на задницу. И было из-за чего.
То, что он увидел помутившемся взором, напоминало картину последствия атомного взрыва.
Береза, как и следовало ожидать, упала совершенно не туда, куда предполагалось, а аккурат на крышу дома. Отчего та провалилась до самого перекрытия. Большая ветка, зацепив антенну, сломала ее. Падая, дерево всей массой легло на электропровода, порвав их, как гнилые нитки.
Бригада старателей и зрители стояли в немом оцепенении, напоминая гоголевских героев в заключительном акте комедии «Ревизор». И только один, упавший вместе с березой, видно главный пилильщик, громко стонал от боли, да еще двое худых до безумия мужиков, все еще продолжали тянуть уже никому не нужные веревки.
Минут через пять Стельмах начал приходить в себя. Он сильно потряс головой, как бы отгоняя от себя весь этот кошмар, и медленно поднялся.
- Вы что … - и здесь он выдал такую тираду отборного флотского мата, которого в этих краях не слышали со времени нашествия татаро-монгол на Русь. Двадцать минут он, таким образом, пытался объяснить присутствующим, как все плохо они сделали. Выдыхаясь, Василий в заключительной речи еще целях десять минут указывал им светлый путь, по которому те должны долго и изнурительно идти.
Результат превзошел все ожидания. У беременной женщины начались схватки, двое детей начали заикаться, младенец впал в такую жуткую истерику, что был госпитализирован в районную больницу. Богомольные бабки резко поняли, что Бога нет и стали ярыми атеистками. Старый дед, прошедший горнило двух войн, от всего услышанного и увиденного непроизвольно оправился в штаны. Народ в ужасе бежал от эпицентра событий.
- Савелич, ты сильно не переживай, крышу мы поправим, - крикнул издали старший бригады лесоповала, спеша за удаляющейся толпой.
Оставшись один, Василий, красный, как клюква на болоте, в мокрой от пота рубашке, медленно обошел дом. Его снова затрясло.
- Отец! Его надо срочно перехватить. А то кондрашку получит. Тогда отсюда вообще никогда не уедешь. Будешь жить вечно, как в городе Зеро, - и он быстро пошел в сторону фермы.
На краю села, он увидел подводу отца и резко взял себя в руки, приняв беспечный вид.
- Васька, как дела? Березу спилили? – первым делом спросил отец.
- Спилили, батя.
- А ты куда направился?
- Решил тебя встретить.
- Тогда садись, до дома подброшу.
- Я знаешь что подумал, - Василий решил любыми путями осуществить свой план, - Давай сначала в магазин завернем. Пожрать купим, выпить.
- Так дома все есть.
- Хочется посидеть на природе. Отпуск заканчивается. Когда еще такую красоту увижу?
У магазина стоял народ, обсуждая недавнюю трагедию. Увидев приближающихся отца с сыном Стельмах, всех сдунуло будто ветром.
- Куда это они? – удивился отец.
- Дела, - неопределенно ответил сын. – Батя, ты посиди тут, я мигом сбегаю, – Василию не хотелось, чтобы отец раньше времени с кем-нибудь встретился.
В магазине никого не было.
- Две бутылки водки, килограмм колбасы, булку хлеба, лимонад и селедку.Только побыстрее, - прокричал он с порога.
Перепуганная продавщица, ничего не взвешивая, побросала товар в кулек и подала Василию.
- Василий Савельевич, о деньгах не беспокойтесь, потом как-нибудь занесете.
- Спасибо, - кивнул он и пулей вылетел из магазина.
- Поехали батя в лес, к родничку. Дом, если честно, уже надоел. Природа есть природа. Посидим на воздухе, кислородом подышим.
- Да мне бы хотелось посмотреть … - сопротивлялся отец.
- Успеешь еще, насмотришься. А тут такой случай подвернулся.Мне сейчас, как никому, хочется уединения.
Лес встретил их своей спокойной повседневной жизнью. Убаюкивающе шумела листва, деловито перекликались птицы, весело журчала вода в родничке.
Отец пьянел быстро. Василия же водка не брала.
- Ну,батя, вижу, что тебя разобрало сильно. Можно ехать. К батальным сценам ты уже готов.
- Может, посидим еще немного, сынок? Спасибо, что привез меня сюда. А то я и забыл, когда в лесу-то был.
- Нет, нет, - запротестовал Василий, - надо ехать. Самое время. Уже и темнеть начинает. Дома поспишь, если конечно сможешь, - добавил он шепотом.
Конь медленно брел домой. Дорогу туда, он знал как свои четыре копыта. Отец всю дорогу дремал.
К дому подъехали в сумерках. Василий резво спрыгнул с телеги, - Просыпайся батя, приехали. Давай помогу, а то еще упадешь.
Отец с трудом спустился на землю. Его мутный взгляд уперся в дом.
- Васька, что это?
- Батя, ты что забыл, сегодня же березу спилили. Ее еще не успели убрать.
- А с крышей что?
- А с крышей… - Василий старался говорить беспечно, - Ее завтра поправят. И свет починят, и антенну поставят, и березу на дрова попилят. Пойдем в дом, поздно уже. Спать надо. Утро вечера мудренее.
Чуть свет отец растолкал сына.
- Василий, ты, наверное, езжай-ко домой, а я тут как-нибудь сам управлюсь. Работы много. Ты будешь только мешать.
Сын спорить не стал, молча, собрал чемодан и пешком пошел на вокзал.
Перед уходом они обнялись.
- Прости, отец. Наделал я тебе делов. Я на комоде положил пятьдесят рублей. Больше, извини, у меня сейчас нет. Позже вышлю.
- Ну, давай, иди, иди. Извини если, что не так, – отец прослезился.
Через два месяца Василий получил от отца письмо:
«Васька, здравствуй! Пришли мне, если можешь, хотя бы рублей сто. Крышу мужики кое-как поправили, но она течет. Осень уже. Дожди идут каждый день. Надо купить шифер. Свет, слава Богу, есть. Взял в рассрочку маленький телевизор. Показывает хорошо. Раму новую поставил и застеклил. Так что с этим все нормально. Председатель колхоза помог. Спасибо ему. Хороший человек. С пониманием.
Березу попилил. Дров на зиму теперь хватит. Дед Иван, если его помнишь, новую трубу сложил и трещину в печи заделал. Теперь печка не дымит.
Васька, ты пока не приезжай. Наши мужики больно на тебя сердиты. Не дай Господь, побьют еще.
Передавай привет детям своим и супруге.
Извини меня, если что не так написал.
До свидания. Бывайте.
Отец Савелий».
Василий долго сидел за столом, грустно и отрешенно глядел куда-то вдаль. Затем устало поднялся, надел плащ.
- Что пишет отец? – спросила жена.
- Все нормально. Привет передает, - о своих приключениях в отпуске Василий никому не рассказывал. Было стыдно и неудобно.
- Ты это куда собрался? – поинтересовалась супруга.
- Сейчас приду, - ответил Василий и хлопнул дверью.
В сберкассе он снял с книжки триста рублей и «молнией» отослал их отцу.
Больше он на родину не ездил.
Нет, мужиков он не боялся. Он сам мог, кого угодно порвать в клочья. Просто было совестно и перед отцом, и перед односельчанами. И опять же, служба, семейные, квартирные и, просто, житейские обстоятельства.