Илья Моисеевич Стариков
Нобелевская премия Ивана Бунина
Оказывается, время можно повернуть вспять. Такое чудо под силу только любви. В который раз Иван Алексеевич Бунин удивлялся неиссякаемым разновидностям этого чувства. Слава Богу, уже не юноша, за пятьдесят перевалило, женат не единожды, а случайная встреча с Галиной, приехавшей в Грасс с молодым мужем, чтобы отдохнуть, всколыхнула его устоявшуюся жизнь, подняла со дна памяти, казалось бы, навсегда забытое прошлое.
Во время сегодняшнего пребывания на пляже рядом с новой знакомой, ему вспомнилось такое. Урок в Елецкой уездной гимназии. Он, одиннадцатилетний проказник, случайно не успел во время заскочить в класс и примостился рядом с соученицей. Во время урока их коленки соприкоснулись. Ошеломленный мальчишка боялся шевельнуть ногой, чтобы не вспугнуть окатившее его блаженство. С того урока место за этой партой стало у него постоянным. Соседка, видно тоже, что-то уловила. Теперь после звонка их колени не рассоединялись. Таинственный внутренний трепет своих тел, конечно же, чувствовали оба, но боялись и радовались новизне ощущений, утаивали их друг от друга, превращаясь в заговорщиков. А понимаемая общность, еще больше усиливала остроту происходящего между ними.
Тайную первую любовь подростка прервал переезд родителей в родовое имение, забравших с собой и сына. Годы не сохранили в памяти не имени, не фамилии соученицы, но тот электрический ток от первого соприкосновения с девичьим телом сразу всплыл в памяти Бунина, когда на пляже случайно прислонился к плечу Галины.
Откуда, почему такое искрение, удивлялся писатель самому себе. Ведь с Верой Николаевной они уже двадцать лет вместе, понимают друг друга даже по взглядам.
Ему было приятно смотреть на молодое загорелое тело Галины. Хотя ей под тридцать, но в ее фигуре нет оплывающих признаков зрелости. Отчетливая округленность форм привлекает. Полусферы бюста сходятся на груди в манящую ложбинку, которая выступает из тесноты лифчика…. Женское чутье ей подсказывает: красоте и молодости дозволено и прощается многое. Поэтому она, не стесняясь, по-девчоночьи быстро ходит по пляжу в ярком купальном костюме, в открытых сандалиях, а иногда – даже босиком. Бунин замечает, что не только он, но и другие мужчины засматриваются на ее полуобнаженный бюст, мелькающие маленькие ступни. У него при этом всплывает не ревность, скорее желание пожалеть и погладить ее как ребенка. А когда Галя смотрит на него, легкие складки в уголках ее губ напоминают ему лукавую улыбку, большие серые глаза новой знакомой озаряются радостью….
Она сразу, как только их представили друг другу и назвали фамилию Бунина, призналась, что давно знает и любит его стихи. В доказательство, тут же при всех, громко неторопливо прочла:
Открыты окна. В белой мастерской
Следы отъезда: сор, клочки конверта.
В углу стоит прямой скелет мольберта.
Из окон тянет свежестью морской.
Сделала небольшую паузу, словно для того, чтобы слушавшие смогли лучше увидеть описанное, и добавила по две строчки совсем разной ритмики уже из других стихотворений:
Ты мысль, ты сон. Сквозь дымную метель
Бегут кресты – раскинутые руки….
И хочу я смело в диком поле
Силу страсти вычерпать до дна…
Отрывки из старых, еще дореволюционных сборников. Значит, выучены они в охотку, когда человеку хочется, чтобы запавшие в душу строчки были всегда при нем.
Галина тоже писательница. Ее стихи и рассказы Бунин не раз встречал в эмигрантских журналах, выходящих во Франции. Конечно, в них нет еще высокого мастерства, неповторимой личной окраски того, что передается читателю. Зато в ее взгляде, когда их глаза встречались, видится столько открытого восторга, что Ивану Алексеевичу хочется смотреться в них бесконечно. Ведь восхищение – чернозем творчества и любви.
Он первой дал ей прочесть недавно законченный им рассказ «Солнечный удар». На следующий день поинтересовался, впечатлением:
– Не знаю, что и сказать, – Галина глубоко вдохнула. В глазах отчетливый всполох радостного удивления:
– Это же не проза…. Это музыка…. А ее словами не перескажешь…. Читала и слышала, о чем автор думает, только он не говорит открыто, чтобы не расплескать переживаемое…. Зато, читая, чувствуешь и понимаешь умалчиваемое….. Вы не только талантливый литератор, а великий художник и музыкант одновременно.....
В тот день во время прогулки они долго говорили о писательском мастерстве, неисчерпаемом таинстве слова.
– Согласитесь, – допытывалась Галина, – ведь хорошо пишется только о пережитом…. Особенно если речь идет про любовь…..
Глаза ее расширились, как перед прыжком в пропасть.
– Пережитое без осмысленного, – ответил Бунин, – лишь мясо, из которого еще нужно приготовить жаркое…
Они оба опьянели от быстрого взаимного понимания скрытого подтекста беседы. Через несколько дней, как и тот безымянный поручик из «Солнечного удара» Бунин неожиданно предложил Гале:
– Давайте с курорта укатим куда-нибудь вместе…
В такт ему, почти словами случайной попутчицы того же поручика ему ответили:
– Я тоже, кажется, помешалась…. Поступайте, как считаете нужным….
И Бунин внезапно отправился с Галей в Париж, ничего не объяснив жене. В гостинице они поселились вместе. Галя сразу же заявила, что к Диме уже не вернется. Так она называла своего мужа. Иван Алексеевич был осторожней. Он уже пережил два развода и теперь не торопился, старался разобраться не только в своих чувствах, но и в любимых им женщинах.
Для Галины муж – просто Дима. Вера Николаевна в семье уже много лет называет Бунина то коротко – Яном, то величаво – Иоанном. Вот и Галина стала ей подражать. Он для нее тоже – Ян. Но из уст жены в имени из двух букв Ивану Алексеевичу улавливается трепет. У Галины имя звучит по-детски, чуточку панибратски…
А ведь имена любимым, как и для своих детей, женщины не выбирают случайно. Они их придумывают загодя, едва почувствовав возможность материнства….
Парижские недели пролетали одна за другой, и Бунин начал склонялся к тому, что им нужно возвращаться в Грасс.
– Почему, – удивлялась Галина, – ты же любишь меня, а не Веру Николаевну, я же чувствую….
Но у Бунина были свои доводы:
– Время, прожитое вместе, скрепляет не меньше любви. Вера для меня как рука или нога…. Конечно, ты скажешь, что можно жить и без таких частей тела. Но тогда человек превращается в инвалида. Ты этого мне желаешь?
И он придумал:
– В Грассе будешь жить в нашем доме…. Места хватит на всех…. Станешь выполнять обязанности секретаря…. Знакомым представим тебя моей литературной ученицей и приемной дочерью Веры….
– А что скажет Вера Николаевна…. Про нас и так слухи уже поползли по Парижу….
– Пусть другие говорят и думают что угодно. Главное, чтобы мы были вместе…
Его все восхищало в Галине. И чуткая отзывчивость на слово, и новизна запаха ее тела. Они, действительно, зажили одной семьей. Самыми страшными оказались первые дни. Когда жена, привыкшая вставать раньше других, видела по утрам Галину, которая выходила из кабинета Бунина. Но, поздоровавшись, обе расходились, будто в доме ничего не случилось….
К странностям любви, как и к боли, человек привыкает. Вначале, встречаясь за общим завтраком, все трое молчали. Потом Галина стала пересказывать Вере Николаевне литературные темы, которые они с Буниным обсуждали по ночам. Постепенно разговор становился общим. Ведь и Вера Николаевна была чуткой на художественное слово, ее переводы стихов и прозаиков европейских классиков публиковались во многих журналах. Она глубоко знала творчество Мопассана, Флобера, воспевавших любовь во всех ее проявлениях, в молодости вопреки родителям много лет прожила с Буниным тоже вне брака. А всякая общность порождает молчаливое взаимопонимание. Оно очевидно и смиряло женщин, которых любил писатель.
Ему же в их соседстве работалось особенно плодотворно. Хорошо писать могут только влюбленные. Он задумал почти автобиографический роман, хотя главного героя наделил фамилией Арсеньев. Причем сюжет начинался с описания раннего детства. Но Ивану Алексеевичу быстро высветилось, что у человека нет отчетливого понимания своего начала и конца. Как и у чувства, переживаемого им к Галине и Вере. Поэтому, по сути, книга получалась о любви. К своим истокам, ко всему, что окружает человека в этом мире. Писалась она с какой-то тяжелой радостью.
Страницы, мимо воли, о чем бы в них не говорилось, пропитывались каким-то родным звенящим простором, который присущ только раздолью России. Это чувствовалось в стиле подачи материала, подборе действующих лиц, даже в коротких репликах основного героя. Но при работе над рукописью незаметно испарялось чувство обочины, которое осело у Ивана Алексеевича после переезда во Францию. Он даже повеселел, потому что его всегда раздражала слякоть эмигрантской ностальгии.
Отрывки из романа охотно публиковали местные и центральные газеты русских эмигрантов. На них поступали добрые отзывы литераторов и критиков из других стран, но Бунин все равно, многое перечеркивал, переделывал и добавлял.
За годы работы над стихами он привык прислушиваться не только к смыслу каждой фразы, но и ее звучанию. Даже отбирал по количеству букв стоящие рядом слова, чтобы они лучше уживались друг с другом. От чего проза Бунина приобрела особую, не похожую на других тональность и образность.
Хуже у него обстояли дела с материальным достатком. Случались вечера, когда в доме не было даже куска колбасы. Но, отшучивался писатель, на бедный пищей желудок самые богатые мысли вселяются в голову….
И вдруг невероятная телеграмма из Стокгольма. Конечно, Иван Алексеевич знал и помнил, что Ромен Роллан еще давно подал его кандидатуру на присуждение Нобелевской премии. Никто не забывает такое. Но проходил год за годом и острота ожидания стерлась. Так в детстве каждый ребенок мечтает быстрее стать взрослым, хотя занят-то он ежедневно совсем другим. Кроме того, понималось: вряд ли шведские академики решаться присуждать именую международную премию литератору-изгнаннику. Ведь в таком случае искусство и наука уже переливаются в политику.
В тот вечер, когда из Стокгольма пришла телеграмма о премии, на вилле Буниных царила праздничная суета. Беспрерывно звонили звонки, заходили соседи и знакомые с поздравлениями. До полуночи окна дома празднично светились. В кабинете, когда остались наедине, Галина попросила Ивана Алексеевича вслух прочесть депешу из Швеции. «За строгое мастерство, – неторопливо произносил Бунин запомнившийся уже наизусть текст формулировки нобелевского комитета, – и развитие традиции русской классической прозы».
– Почему только прозы? – спросила Галина.
В душе Бунин тоже считал, что его литературное мастерство проросло из поэзии. Но спорить не стал, только пожал плечами. А Галя продолжила:
– Боже, Ян, разве я когда-нибудь думала, что смогу целовать нобелевского лауреата, – и счастливо рассмеялась….
Когда известие о решении шведской академии опубликовали во всех газетах, Бунина озаботило такое. Ведь процедура награждения лауреатов продумана и расписана до мелочей. Строго определено не только кто и во что должны быть одеты присутствующие на церемонии, продолжительность выступления каждого лауреата, но даже время, затрачиваемое на раздачу мороженого при проведении нобелевского ужина. Само собой всплыл щекотливый вопрос, а кто и в какой роли поедет с лауреатом в Стокгольм. Ведь по ритуалу с ним должна быть только жена. Те, кто занимался подготовкой мероприятия, эту тему обходили. Вера Николаевна и Галина, когда все трое собирались за столом, тоже боялись ее касаться.
Бунин сам разрубил щекотливый узел. Во время завтрака, он, как бы, между прочим, обратился к обеим женщинам:
– А как у вас идет подготовка к поездке?
Чтобы расставить все точки по теме, добавил:
– Коль господа академики все-таки набрались смелости впервые отметить изгоя, то наше появление, думается, они переживут гораздо легче…
Присуждение премии Бунину всколыхнуло российское зарубежье. Но отчетливей всего подъем чувствовался во Франции. В ресторанах Парижа, в кабачках провинции, везде, где слышалась русская речь, эту тему обсуждали с энтузиазмом. Люди выпивали за чудесную русскую музыку, удивительных певцов и артистов из России, за славянскую культуру. Ивану Алексеевичу стали поступать приглашения на встречи из мэрий, солидных издательств, журналисты возле него кружили подобно мухам. Полился поток статей и рецензий с чествованием.
Ему не было стыдно слушать славословия по этому поводу. Потому что относил их не на свой счет, а в адрес незабываемой им России. Писатель понимал, что любовь, все равно к кому, к женщине или стране, нуждается в возвеличивании. Оно, подобно витаминам, незаметно подпитывает это чувство, повышает его стойкость к инфекциям случайных увлечений, перепадам температур настроений…
Но после посещения Стокгольма, торжественной церемонии приема шведским королем, утонченных богатств нобелевского ужина и концерта, видно, что-то в душе и сознании Бунина сдвинулось. Ему стало отчетливей пониматься, что отныне за спиной его творчества, всего, что он написал и будет когда-то написано им, теперь стоит великая русская литература. На торжественных приемах и встречах стройный, интеллигентно элегантный писатель, слушая выступления в свою честь, чаще всего отмалчивался. И торопился домой, чтобы подольше посидеть над отложенной рукописью.
Вечерами в своем кабинете ему не раз вспоминались детали суматошных дней пребывания в Стокгольме. Утопающий в цветах голубой зал городской ратуши, где проходило чествование лауреатов. Скатерти и салфетки с вытканными в уголках позолоченными портретами Альфреда Нобеля. Взгляды своих любимых женщин, которые он подметил на том вечере. Серые глаза Галины, наполненные гордостью за достигнутое. И небесная голубизна Вериных глаз, светящихся от материнского счастья происходящего….
Запал ему в память и тот вечер, когда после возвращения в Грасс они впервые втроем собрались в столовой. Тяжелое настороженное молчание женщин за столом после окончания ужина. Каждая любимая ждала, как же он поступит теперь….
Иван Алексеевич извинившись, сказал, что очень устал, ему нужно побыть одному и быстро скрылся в своей комнате.
Большую часть денег, полученных за премию, Бунин передал различным благотворительным фондам, нуждающимся эмигрантам. На жизнь остались, в основном, гонорары за публикации и издания. Зато, радовался про себя Иван Алексеевич, неожиданное награждение опять вытолкнуло его на стремнину жизни. Подобное он уже переживал в 1919 году. Тогда далекий от всякой политики писатель к удивлению знавших его литераторов вдруг решил лично приветствовать прибывшего в Одессу генерала Деникина.
В обиде за покинутую Родину, разграбленную войной и революцией, в одной из статей Бунин обозвал Ленина даже планетарным злодеем, нравственным идиотом. Уже тогда он отчетливо понимал: любовь и благополучие нельзя завоевывать кровью….
Теперь же всплеск интереса к общественной жизни помогал ему как-то сглаживать неопределенность отношений с любимыми женщинами. Они потеряли былую остроту, Вера и Галина даже, кажется, подружили. Правда, однажды во время ночной беседы, Галя сравнила свое положение с пребыванием возле вулкана.
– В любой момент дрожащая под ногами земля может взорваться, – сказала она, – и сгоришь от хлынувшей лавы…
– Сгореть от любви, – отшутился Бунин, – лишь мечтать о таком можно…
– Я с тобою согласна, – ответила Галя, – но только чтобы вдвоем…
Все-таки что-то он просмотрел. Истинная ценность и значимость любви понимается при расставании. У Галины вспыхнули безумные чувства к женщине, и она переехала к ней. Оказывается и такая любовь может переворачивать жизнь человека. Многие удивлялись случившемуся. А Бунин отмалчивался. Он-то знал, что без любви жить невозможно, изведал многие таинства ее темных аллей, их удивительные повороты и непредсказуемость. Ведь когда-то сам себе напророчил:
Мне крикнуть хотелось вслед:
«Воротись, я сроднился с тобой!».
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила – и стал ей чужой.
По молодости лет, в годы, когда выплеснулось стихотворение, выход из создавшейся ситуации Ивану Алексеевичу виделся таким:
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
Сейчас изменился не только он сам, но и многое в окружающем мире. Разбитая и обнищавшая в годы революции родная Россия оживает. Строятся небывалые электростанции, металлургические и тракторные гиганты. Русские исследователи покорили Северный полюс. Об их успехах гремят газеты.
Бунин насторожено отслеживал как одна за другой падали ниц перед воспрянувшей германской военной машинной европейские страны. Небольшая упорная Чехия, горделивая Польша, та же культурная Франция, приютившая русских эмигрантов после революции. Незаметно, постепенно туман обиды изгнанника, который осел в сердце после революции, испарялся. Все отчетливей давало о себе знать чувство гордости за Россию и все, что напоминало о ней…
Когда гитлеровские войска захватили Францию и начали наводить в ней новый порядок, Бунин поинтересовался у немецкого офицера, осуществлявшего сортировку литературы во время оккупации Парижа в Тургеневской библиотеке, по какому принципу отбирается литература. Почему его книги не отправили на костер, а рукописи из архива изъяли и увезли куда-то…
– Вы пишите о любви, а они, – немец потыкал пальцем на список, который держал в руке, – добавляют к ней политику. Разбавленное вино, есть дрек, Германия ценит во всем профессионализм…. Даже в любви, – офицер нехорошо рассмеялся ….
Победный сорок пятый год заставил белую эмиграцию определяться со своей дальнейшей судьбой. Галина с возлюбленной подались в Америку. Опьяненные радостью победы союзников над Гитлером, верой в неизбежность демократических перемен, многие известные деятели культуры, оказавшиеся после революции во Франции, изъявляли желание возвратиться в Россию. Подготовил для этого все документы и Бунин. Ему оформили визу на въезд, выдали советский паспорт. Осталось только пройти собеседование в посольстве. Для этого в Париж прислали Константина Симонова. На встрече при разговоре с писателем тот упрекнул:
– На что же, Иван Алексеевич, вы столько лучших лет жизни бесполезно потратили?….
– Я все время писал о любви, – возразил Бунин. – Разве этого мало? И на Родину возвращаюсь не попрошайкой…. В русской литературе не было еще нобелевских лауреатов….
Глаза собеседников встретились. Иван Алексеевич раздумчиво добавил:
– Но раз известный советский поэт спрашивает такое, я никуда не поеду…..
Он разорвал полученный паспорт.
* * *
Все же Иван Алексеевич вернулся на Родину. Через одиннадцать лет в годы Хрущевской оттепели московское издательство художественной литературы впервые объявило подписку на собрание его сочинений в девяти томах, с тиражом выпуска около четверти миллиона. Возле книжных магазинов, организовавших подписку, по ночам выстраивались тихие очереди. Не меньше, чем за дефицитными тогда телевизорами и холодильниками. Через некоторое время в квартирах советских чиновников и собирателей литературы на книжных полках появились аккуратно изданные книги стихов и прозы нобелевского лауреата. С золотистыми тиснениями фамилии автора и номером каждого тома в твердых переплетах темно-вишневого цвета, похожих на сгустки крови.