Александр Кузьмич Иванов
В ночной тиши
В ночной тиши не каждый замечает,
Как времени идя наперерез,
Вдруг исподволь биение легчает
И умолкает колокол небес.
Он отзвучит хрустальным перезвоном
С невиданными россыпями нот,
И этот звон печальным унисоном
С последним стуком сердца совпадёт.
Лишь Южный Крест замрёт оцепенело,
Бессменный страж на траурном посту,
И Козерог уложит неумело
Спать вечным сном упавшую звезду.
А в мире все останется как прежде,
Урочный час еще не вышел весь.
Давайте жить! Пока звонит надежду,
Качающийся колокол небес.
Мой друг
Ушёл мой друг по зову свыше
И, ни прощая, ни виня,
Оставил на промозглой крыше
Готового взлететь меня.
Мой друг, магистр познаний тайных,
Открыл неведомый портал,
И среди нас, небесталанных,
Он гениальностью блистал.
Ему легко давались ноты
И непокорные стихи,
И с высоты солнцеворота
Казались мелкими грехи.
Он был в манерах безупречен
И по-мужски неукротим,
И легче покорял он женщин,
Чем я, лысеющий блондин.
Еще вчера над зеброй клавиш
Своей игрой мне душу рвал.
Как будто бы уже прощаясь,
Он скорбный реквием играл.
И неземное вдохновенье
Его неистовой игры,
Как шаг в иные измеренья
И параллельные миры.
А мой хорал звучит все тише.
Мой друг ушёл. И потому,
Жду не дождусь я зова свыше
И так завидую ему.
С другом- поэтом Дмитром Креминем.
Продолжение жизни
Буду я, то плакать, то смеяться,
Мне близка эмоций пестрота.
Облачаюсь в балахон паяца,
А с изнанки рубище Христа.
Но в какой бы не был ипостаси
Послаблений не даю себе.
В ГДР я увильнул от Штази
И не стал сексотом КГБ.
И чуть что, я как актёр в театре,
Шуточки бросаю с кондачка.
До сих пор храню в репертуаре
Роль шута и имидж простачка.
Пусть вопят хулу моим затеям,
Мол, не пустят в райские врата.
Что ж, и вправду, был я лицедеем,
А вот лицемером никогда.
Как прочтут моих деяний карму
По большому счёту всё равно.
Если в рай – увижу свою маму,
А в аду приятелей полно.
Подведя черту под темой зыбкой,
Сам себе командую – держись!
Если можно умереть с улыбкой,
Я всегда готов… продолжить жизнь.
Лепят ласточки гнездо
Суждено ль проснуться рано
С тёплым чувством - мой здесь дом, -
И смотреть как неустанно,
Без сомнений и обмана
Лепят ласточки гнездо.
Словно по наитью свыше
Прутики кладут крестом,
И растёт под зыбкой крышей
В уголке укромной ниши
Невесомый птичий дом.
И они, птенцов пугливых
Ограждая от невзгод,
Не в пример нам терпеливо,
С простотою прозорливой
Будут сохранять свой род.
В этом - суть предназначенья
И гарантия от зла.
Их не гложет отчужденье,
И не им сулит крушенье
Трижды проклятый разлад.
Отчего в сплошном надколе
Наши гнёзда-этажи?
Переполненные болью,
Как хранилища бездолья
На развалинах души.
И пока беда за гранью
И есть шанс один на сто,
Посмотри, как ранней ранью
Обречённым в назиданье
Лепят ласточки гнездо.
Душа созрела для полёта
И миг счастливый не забыть -
Когда из тысячи мелодий
Моя любимая взлетит.
И понесёт на чудо - крыльях
К тем, кто в оркестр навек влюблён,
Как будто новый мир открыли
И стал неповторимым он.
Царят в том мире вдохновенье,
Надежда, вера и любовь,
И к возрасту здесь нет почтенья,
Здесь каждый молодеет вновь.
Игре волшебной поклоняясь,
Как исповеди на духу,
Здесь музыка с души снимает
Рассудочности шелуху.
Вот все сольются воедино
Под дирижёра мудрый взмах –
И чувства разум победили,
И пульт ромашками запах.
Как ветер трепет пронесётся,
Волненье всколыхнёт до дна –
Баян то плачет, то смеётся,
И сердцу в такт дрожит струна.
Пусть инструменты, словно в гамме,
Ведут мелодию одну –
Они поют сегодня с нами
Про нашей юности весну.
И тех времён припомнив тосты,
Как прежде, всем друзьям желал,
Чтобы всегда вот так вот просто
Оркестр людей за душу брал.
…Вновь под музыку снятся ночами
Вожаку журавлиного клина
Дирижёрские взмахи крылами
Над клавиром бессмертного гимна.
…Вновь стремимся мы жить на пределе
У огня обострённого чувства.
Посчастливилось нам – мы летели
В освежающем ветре искусства!
Моим друзьям
Мотора сонное сопенье,
Его медлительность кляня:
- Друзья,- кричу я в нетерпеньи,-
Друзья, вы слышите меня?
Я затерялся в ритме буден,
И прилететь к вам всё не мог,
Но постигать мы вместе будем
Клубок запутанных дорог.
От нити той первоначальной,
Что нас вела в потоке дней,
До нити чёрной и печальной,
Когда теряли мы друзей.
И вздрогнет поседевший волос,
Когда в задумчивой тиши
Вдруг зазвучит мой хриплый голос,
Как стон израненной души.
А спеть хотелось про другое:
- Друзья, я верю горячо,
Что всех нас счастье ждёт такое,
Какого не было ещё!
Что мы ещё такие же, как прежде,
Что мы ещё воскреснем к жизни вновь
И перемножим давние надежды
На снова обретённую любовь!
…А скоро в путь. Под небом крики чаек,
Но как тревожен этот вещий крик!
И потому я с точностью не знаю,
Последний раз ли к родине приник.
Ещё всё безоблачно слишком
и очень душевно пока.
Несут осторожно под мышкой
живую игрушку - щенка.
Он будет желанным покуда,
но если всё искренне так,
я думаю: - Боже, откуда
так много бездомных собак?
Друзей человека... И вскоре,
как злого предательства сглаз,
их участь - сачок живодёра,
будь проклят рождения час.
Пал на душу грех не прощённый,
и как-то в тревожной ночи
вдруг сердце замрёт обречённо,
и совесть спросонок вскричит.
Два урока
Мне до сих пор вспоминается с мукою
школа, Тургенев, Муму.
Все директрису дразнили гадюкою,
мал был, не знал, почему.
Но не врала интуиция детская,
в женщине чуя змею.
А во дворе школы Жучка облезлая
грела щенячью семью.
Мы, разбитная шпана повоенная,
от велика до мала
знали и в Бога и в мать откровения,
только не знали тепла.
По бурьянам самокрутки чадили ли,
в драках ложились костьми,
а со щенками душой отходили мы
и становились детьми.
Жаль, что в те годы был чуть ли не дерзостью
детский общительный смех.
Нам из окна директриса шипела всё:
- Всех накажу, всех, всех, всех!
Жорик припадочный, семя гадючее,
за похмельные гроши
ей побожился по пьяному случаю
наших собак порешить.
... Взвизгнула жалобно, как человек кричит,
корчилась мордою в грязь.
На костылях плакал мичман калеченный:
- Что же ты делаешь, мразь?
Кодлом на нелюдя мы нападали все,
эх, если б сбить его с ног.
Но кулаком оглушённые, падали
под беспощадный сапог.
Мне вспоминается с болью гортанною
школа, Тургенев, Муму.
Выли щенки над прибитою мамою:
- Люди, за что, почему?
Вновь захлебнулся в наивной беспечности
школьный дрожащий звонок.
После урока бесчеловечности
шел гуманизма урок.
Босонiж по полю
Наступає сіножать,
А душа не хоче.
Знову спогади біжать
Ледь заплющу очі.
Де криниця у дворі
Й хата в двоє вікон,
Звідки вийшов на зорі
Я у світ великий.
Босоніж по полю
Доганяю долю,
Доганяю долю
Босоніж по полю.
Пісня в даль вела мене,
А любов по колу.
Щось губив я незначне,
Головне ж – ніколи.
Знаю, буде каяття
За гріхи невільні, –
Просто я люблю життя
До нестями сильно.
Від чарівної землі
Все святе зі мною,
А тривоги і жалі
Стануть сивиною.
Наступає сіножать,
А душа співає.
Тільки спогади біжать,
Пам’ять серце крає.
Босоніж по полю
Доганяю долю,
Доганяю долю
Босоніж по полю.
Ты сохрани
Ты сохрани от вспыхнувшей свечи
Волнение таинственного света,
Дыхание горячее в ночи,
Предчувствие вопроса и ответа.
Звезда надежды обожгла меня
И приземлилась прямо к изголовью…
Вот пролетели два счастливых дня,
Как светлый миг, наполненный любовь.
Ты сохрани от дрогнувшей струны
Безумие таинственного звука,
Чередованье солнца и луны,
Переплетенье встречи и разлуки.
Звезда надежды обожгла меня
И приземлилась прямо к изголовью…
Вот пролетели два счастливых дня,
Как светлый миг, подаренный любовью.
Ты сохрани от начатой строки
Познание таинственного слога,
Прикосновенье трепетной руки…
Всё сохрани, молю я, ради Бога!
Звезда надежды обожгла меня
И приземлилась прямо к изголовью…
Вот пролетели два счастливых дня,
Как светлый миг, подаренный любовью.
Зимний сонет
Я к любовному сонету
Набросал эскиз каймы,
То сплошной чертою лета,
То пунктирами зимы.
И провёл холодной гранью
Между явью и мечтой
Штрих от точки замерзанья
До чуть тёплой запятой.
А когда в далёком марте
Будет снег сойти готов,
Я распутаю по карте
Многоточие следов.
Всё, что было наносное,
Смоет талая вода,
И останутся со мною
Только наши два следа.
Елене
О. причудливость сюжета,
Зимний вечер – и весна!
Каплей солнечного света,
Как подснежник из букета,
Улыбается она.
А загадочность Елены,
Словно зов издалека,
Обнажает мизансцены
Неизвестные пока.
И рука над зеброй клавиш
Звук рождает неземной.
Всё затихло. Ты играешь,
Вдохновлённая весной.
А служитель Мельпомены,
Выткав звёздную фату,
Репетирует на сцене
Похищение Елены,
Как последнюю мечту.
* * *
Вместо послесловия
Мы уже никогда не узнаем, когда, как и почему человек, подражая пению птиц, впервые попробовал воспроизвести голосом музыкальные звуки, отдалённо напоминающие мелодию. Кто первым додумался из разрозненных звуков свистящих косточек создать некое подобие музыкального инструмента? Но бесспорно и объективно, что человек всегда стремился окружать себя музыкальными звуками, и музыка развивалась вместе ним. Существует теория, что если полностью и повсеместно перестанет звучать музыка, то человечеству грозит деградация и сумасшествие. Я этому верю.
Как объяснить то воистину чудо, что музыка, созданная триста лет назад, сохранилась для нас? Ни тебе типографии для печатания нот, ни магнитофонов, ни кассет и дисков, вообще никаких средств для хранения и распространения информации. Ответ один и однозначный: значит, эта музыка нужна нам. Всё-таки есть, где-то в космическом эфире, сокровищница высших достижений ума и духа человека и человечества. В этом бесценном хранилище на виртуальных полках хранятся известные и пока неизвестные нам чертежи Леонардо да Винчи, и вторая часть «Мёртвых душ» Н. Гоголя, и еще недоступные нам партитуры И.С. Баха. Восхищаюсь блестящим афоризмом В.Гюго: «Во всём есть музыка; мир исторгает гимн!»
Сейчас уже стало возможным воспроизводить человеческую речь с помощью технических устройств. Но мы без труда различаем интонацию робота и интонацию человека. Робот говорит как бы на одной ноте, а наша речь имеет звуковысотное разнообразие. А это значит, что каждое произнесённое слово можно отобразить музыкальными звуками. Трудно не согласиться с польским поэтом А. Мицкевичем: «Подлинной лирической поэзии без музыки не существует».
Конечно же, великий поэт не подразумевал, что каждое стихотворение обязательно должно быть спето. Но в интонационных и ритмических проявлениях поэтической речи музыка присутствует изначально. Рискну утверждать, что поэтическое деяние есть стремлением приблизить разговорную речь к музыкальной выразительности.
Авторская песня пленила мою душу, всё моё естество в шестидесятых годах прошлого века, когда на волне хрущёвской «оттепели» громко заявило о себе новое уникальное явление – поющаяся поэзия. Для людей, утомлённых бравурными песнями о нашей якобы счастливой жизни, и лирикой, не отягощённой глубокими чувствами, негромкое искренне слово, спетое речитативом под гитару, было откровением для ума и катарсисом для души.
Для тысяч и миллионов людей (среди них и я) авторская песня стала тем духовным стержнем, той религией, на которой формировался новый тип человека – человека думающего и чувствующего. Абсолютно не тиражируемые радио и телевидением песни Юрия Визбора, Булата Окуджавы, Александра Галича, а позже Владимира Высоцкого знала вся страна. У певцов есть такое понятие – полётность звука, здесь же налицо новый феномен – полётность песни..
Кажущийся на первый взгляд лёгким и простым, жанр авторской песни чрезвычайно сложен, сродни «творческому многоборью». Совсем непросто быть одновременно поэтом и композитором, певцом и гитаристом. Но мне кажется, гораздо важнее, чем многогранность таланта, психологическая готовность барда к публичному духовному самообнажению, без которого немыслима авторская песня.
Стихи как эпиграф к песне. Эта творческая находка подвигла меня к созданию стихов, изначально не предназначенных для песен. В таком формате – стихи и песни – был издан мой первый музыкально-поэтический сборник «Мне ветер сердце не остудит». Впервые мои стихи отдельно от нот стали проникать на страницы газет и журналов, что приблизило меня к поэтическому сообществу.
В своей автобиографии юморист Бронислав Нушич писал (привожу не дословно): «Человек, который всю жизнь жалуется и плачет, за слезами ничего не видит. Человек, который несёт тяжёлую ношу, видит только землю. И только тот, кто идёт с высоко поднятой головой и с широко открытыми глазами, видит настоящую жизнь».
Я всегда старался быть в гуще событий и всё увиденное и услышанное тщательно сохранял в своей памяти. А потом все впечатления, причудливым образом трансформируясь и обобщаясь, отражались в стихах и песнях. Очень точное определение этому процессу дал бельгийский поэт Э. Верхарн: «Поэзию следует искать не в сочетании слов, но в атмосфере, которую создают эти сочетания».
В стихах я не писал конкретно о том пожилом комбайнере, с которым познакомился на колхозном поле под селом Дорожинка. И не писал напрямую о молодом горноспасателе, который спешно выводил меня из задымленной шахты. Он затолкал меня в клеть, – и наверх, к воздуху. А сам остался внизу. Вечером он не пришёл, как мы договаривались, на мой концерт, и я волновался. Но обошлось. Всего-то три дня в больнице с отравлением угарным газом. По шахтёрским меркам и пострадавшим не считается.
Всё же все мои стихи и песни о них и для них. И со сцены я пою от их имени.
Искренне Ваш Александр Иванов