Олекса Полишкаров
(Алексей Фёдорович Полишкаров)
(1934-2006)
Поет Дмитро Кремiнь про поезiю Олекси Полiшкарова
Судьба останется судьбой,
Беда, когда лишишься веры.
3a право быть самим собой
Отмеряно мне полной мерой.
И, думаю, - дано сполна:
И одиночества, и боли.
3a что? И в чем моя вина?
За то, что не терпел неволи?
С судьбой своей глаза в глаза
Еще борюсь, изнемогая.
И с нею, - как с грозой - гроза.
И жизни я другой не знаю.
1993 г.
В краю, где в ссылке был Овидий,
Я волей Господа рождён,
Там мир впервые я увидел,
Там родина моя и дом…
Войной простреленные стенки
И хат сожжённых дымари, –
Упас Господь… И стих Шевченко
В груди как стон ваш, кобзари.
Любовь, и боль, и шляхов глину
С курганами степных могил
Твоих, родная Украина, –
Всё, что в наследство получил.
Была послевоенная зима –
То слякоть, то мороз, то снова слякоть.
Заиндевели изнутри дома,
В них даже дети разучились плакать.
Мы обнимали печь, она топилась
Час-полтора, – и наступала тьма.
А бабушка больная всё молилась:
Скорее б эта кончилась зима.
А есть хотелось – не хватало сил
Молчать и слушать: “Потерпите, дети…”.
И старый пёс ласкался, не скулил –
Ему ещё трудней жилось на свете.
Хлеб 1946-го
Вдали качалось марево, как дым,
Над ним сорок шестого года солнце.
И зной от пыли делался седым,
И задыхались жалкие колодцы.
А собранные в поле колоски
Под скирды класть – моя была работа,
А день звенел в ушах, давил виски,
И падали на землю капли пота.
Босые ноги исколов до ран,
Казалось,слышал, как пшеничный колос
Шептал:“Держись, страшнее зноя – голод...”
И кто-то повторял: “Держись, пацан…”
Не помню, кто… Запомнился лишь голос.
Вишни
Да, никуда от памяти не деться:
Сороковые годы – крик беды...
Руины, раны, плач – моё там детство
И поиски какой-нибудь еды.
В саду у тётки розовые вишни.
Я и одну глотнуть не смог успеть, –
Родная тётка вдруг схватила дышло
И закричала во весть голос: «Гэть!»
А мама: «Тише, не позорься, Мотря,
Продам хустыну – добрэ заплачу...»
Она в ответ: «Казав, шо сад посмотрэ,
Гэть, вас обоих видеть не хочу!»
Мы прямо в ливень за ворота вышли,
Ударил град и яркая гроза...
Летели наземь розовые вишни,
Как пропитые тёткины глаза.
Дельфин
У ядерной у субмарины,
Пришедшей из морских глубин,
Резвился, как дитя невинное,
Курносый молодой дельфин.
Как дивны были те изгибы,
Прыжки, что ловко делал он…
А металлическая рыба
Была с названием “Дракон”.
Да нет, не рыба, а пещера
Цивилизованных людей…
Дельфин и с радостью, и с верой
Кружил, хотел сдружиться с ней.
И вот случись такая штука:
Команда – и в один момент
С открытым вдруг торпедным люком
Проведен на нос дифферент.
Вошла вода, и вместе с нею
Вошёл дельфин в атомоход…
Вода ушла. Он, не умея
Ходить и плыть хвостом вперёд,
В плену, в торпедном аппарате
Избил до крови плавники.
И вскрикнул дельфинёнок. Кстати
Пришли на помощь моряки
К невинной жертве любопытства,
Что трепыхалась без воды…
Такое может ли забыться,
Как, выручая из беды,
Матросы, проявив сноровку,
В бушлат одели и за борт
Не бросили – спустили ловко…
Он не поплыл. Наверно – мёртв.
Берег
Море словно прилегло на отдых,
Над волной луна.
И по ночам
Аспидное небо в крупных звёздах
Краем упирается в причал.
Появляется внезапно катер,
Мчится, будит море за собой, –
И оно валы, как брёвна, катит,
И кипит у берега прибой!
Надавало берегу пощёчин,
Но за что?
Бывает…
Не поймёшь…
Колыхайся, море, да не очень, –
Ты ведь тоже берегом живёшь.
Как бы ты ни билось, ни качало
Горизонт, людей и корабли, –
Берег!
Он – конец и он – начало
Моря, неба и самой земли.
Гроза
Вдруг небо вспыхнуло от молний,
Сверкнула копьями гроза,
И каждый цветик изумлённо
Закрыл наивные глаза.
Закрыть глаза на всё на свете!
И взвихрилась густая мгла!
И, спотыкаясь, мчался ветер, –
Его гроза гнала, гнала…
Кренился тополь влево, вправо, –
Как пёс, метался на цепи;
Бежали, пригибаясь, травы
По взбудораженной степи!
Закат полоской затерялся в хлебе,
Как затерялась в сумерках тропа…
Всплыл тонкий месяц на вечернем небе,
И свет в поля усталые упал.
Над ними Млечный Путь и чёрный космос
Открыли настежь ночи глубину…
И, словно кот, усами каждый колос
Обнюхивал ночную тишину.
Площадь Победы
Здесь музей ленинградской блокады.
В полумраке стоит тишина.
Но не та, что глушила когда-то
После штурма, огня канонады…
Словно танк, здесь заглохла война.
Тишина тишине не равна.
Заря листопада
Лето мое за калиткою сада
Грустно, туманно вдали...
A от зари до зари листопада
С плачем летят журавли...
Мне вспоминается снова и снова
В росных слезинках скамья,
Птицы с далеким волнующим зовом,
Словно, как юность моя.
Слышу вас, слышу, мои дорогие,
Будто как ты, иль не ты
Иволгой кличешь в поля луговые,
Где собирали цветы
Было, да было над берегом тёмным...
Как не хватает мне сил
В мире тревожном, осеннем огромном,
Где я мечтал и любил!
1991 г.
Книги О. Полишкарова
Даль воспоминаний
На берег родимый я снова приду.
Пусть годы промчались, как кони, как пули...
Там рвал абрикосы я в Диком саду,
А рыбу ловил на заре, на Ингуле.
И не было детства, наверно, бедней,
А я был бесстрашный, задиристый, ловкий:
В ночное ходил, пас рабочих коней,
B волков там, для форса стрелял из винтовки
И страшно там было: - ходили мы в храм,
B нем были войною простреляны стенки,
Ha помощь я кликал с бедой пополам
Иисуса Христа и Тараса Шевченко.
На жизнь там Господь меня благословил,
Откуда, где креп, закалился и вырос:
За ходом времен и coзвездий следил,
Мечтал и читал, и что только не снилось...
И где бы я ни был, уйти oт тоски
По родине детства не мог и не в силе...
Лет белая пена легла на виски,
Времен и созвездий, что мне отоснились.
1994 г.
Гул августа голубоват и густ,
Отшелестело, отсветило лето.
Наливом белым, розовым ранетом
Непрошенная назревает грусть.
Смотрю, как травостой стрижи стригут,
Река ракиты ревностно полощет,
Как затихает, тяжелея, роща,
Как в небе облака плывут, плывут...
Ничто не возвращается назад,
Уходит молчаливо, без ответа
В моей судьбе, как эта грусть и этот
Последний золотистый листопад.
Вечер тени на тропинки бросит,
Листьями опавшими шурша...
О моя задумчивая осень,
Горевая, тихая душа!
Блекнет ширь холодного заката,
Тихие туманятся сады,
На дороге,
На траве примятой
Гусениц тяжёлые следы.
Лист летит с рассвета до рассвета...
Я иные дни теперь зову.
Молодости медная монета,
Словно лист, летит в разрыв-траву.
Там, вдали, где отшептался колос
Зрелый, я поднялся и окреп...
Осень, понял я твой тихий голос,
Принял твой нелёгкий чёрный хлеб.
Вишнёвый звон
Радость ли, смирение ли, грусть ли
Отразила в зареве вода?
И звенят, как киевские гусли,
Над Днепром стальные провода.
Как люблю я над затихшим полем
Слушать с замираньем этот звон,
Полный силы и щемящей боли,
И вишнёвый – точно небосклон...
В дороге
В поезде ночью измаюсь.
Утром под стуки колёс
Гляну в окно, поднимаясь:
Ливень белёсых берёз!
Выйти бы, скинуть усталость…
Еду, а еду куда?
Еду по Родине в старость —
И навсегда, навсегда…
Вспомнятся грозди акаций,
Юность и пух тополей…
Мимо проносятся станции
Родины милой моей.
Снова собор и берёзки —
Так я ещё не глядел…
Много ли вдруг наберётся
Незабываемых дел?
Горько… Ложбины и горки,
Поле подсолнухов, ржи —
Прожито всё это… Сколько,
Сколько осталось, скажи?