Глеб Валерьевич Бабич
Глеб Валерьевич Бабич родился 2 марта 1969 года в Николаеве. Его отец - известный николаевский кораблестроитель, журналист и автор ряда книг о строительстве отечественных авианосцев – Валерий Васильевич Бабич, а мать - Евгения Валерьевна – зубной врач. Учился в школе №2 г. Николаева и параллельно обучался игре на фортепиано и гитаре. Свои первые стихи написал в десятилетнем возрасте. Некоторые его стихотворения впоследствии были опубликованы в николаевских газетах «Ленiнське плем'я», «Южная правда», а также в центральных – «Юный ленинец» и других. На многие стихи Глеба Валерьевича были написаны песни, музыка к которым была написана как им самим, так и профессиональными композиторами. 
Тихонько Бог пришел...
Погожий день. На бруствере цветок,
И небо над окопами – шатром.
Тихонько Бог пришел на «передок»,
В тылу оставив колокольный гром.
Едва закончен праздничный обстрел,
И мир неспешно обретает цвет.
Он у тебя спросил – «Братишка, цел»?
И улыбнулся, услыхав ответ.
«Я сяду рядом? Ничего, кури…
Сказать по правде – ладан надоел.
Я без причины. Так, поговорить.
По будням, знаешь, слишком много дел».
А ты ему в ответ – «Христос Воскрес»!
А он – «Я знаю. Справился «на пять».
Но всем, как прежде, хочется чудес,
И ничего не хочется менять.
Грешат, но просят обо всем меня,
А если верят, то не до конца.
И только вы, на линии огня,
Гораздо ближе к замыслу Творца.
Для вас измена – грех, и трусость – грех,
Зато за всех несете общий крест.
Я тоже, как-то, умирал за всех,
Не в самом комфортабельном из мест.
Пробито тело, солнце жгло огнем…
Да что я? Ты все пробовал и сам.
Поэтому, друг-друга мы поймем,
Не обращаясь вовсе к чудесам.
Ну, мне пора. Архангелы трубят.
Пора за Свет обоим воевать.
Ты постарайся, береги себя!
Я не всегда сумею прикрывать.
Ты продержись, а там – конец войне,
Где ты не сможешь, там управлюсь я.
Но если край – ты приходи ко мне,
Без церемоний. Все-таки – друзья»!
Он руку на прощание пожал,
Ребятам подмигнул, грехи простил.
А ты его, покуда провожал,
На всякий случай – вслед перекрестил.
Капитан субмарины под номером «Ноль»
Третий год, словно кот, промежутками спит.
У него фотография глупой Ассоль,
В бортжурнале, закладкой на острове Крит.
Он на вахте, и каждых четыре часа,
Перископ поднимает почти на «авось»,
Чтобы алые, вдруг, разглядеть паруса,
Прокричав «носовым» долгожданное «Товсь»!
Быть романтиком – нет ни терпенья, ни сил,
Как бы там ни рыдала людская молва.
Он за прозвище «Немо» вчера застрелил
Неплохого помощника в чине "кап-два".
Крейсера и линкоры отпущены, но,
Чтобы как-то в бою сбить истому тоски –
Бригантину Жюль Верна отправил на дно,
И Голландца Летучего рвал на куски.
Капитан субмарины с припиской «Нигде»,
Как по компасу – по не идущим часам
Поведет свою лодку в зудящей воде,
На погибель любым романтическим псам.
Пусть твердят – что маньяк, и по жизни один.
Есть мечта, пропитавшая кожу, как соль –
Он убьет адмирала по имени Грин,
Что забрал у него идиотку Ассоль.
На мины
Если ушли поезда и замерзли рельсы,
Если в пустом «никуда» не снимают трубку,
Снова выходит из фьорда безумный крейсер –
Крейсеру в прошлом походе сорвало рубку.
В штабе сказали – не будет простых решений,
Впрочем, и сложных-то – для полноты картины.
Рейды без компаса выдумал дважды гений –
Значит на мины, мой мальчик, опять на мины!
Все, чего надо бояться – через колено,
Все, о чем надо жалеть – через пень-колоду.
Если поверхность воды покрывает пена,
Мы, недалекие, просто меняем воду!
На берегу раздраженные люди-рыбы,
Лепят для нас монумент из унылой глины,
Но с эпитафией сложности – «либо-либо»,
Значит на мины, мой мальчик, опять на мины!
Штурман склонился над старой игральной картой,
Курс почему-то проложен опять по небу,
А на хронометре – тридцать шестое марта –
Сорок четыре часа и в поправке небыль.
Важных присяжных со скуки возьмет икота,
Ибо, едва ли мы к стенке придем с повинной.
Ангелам нашим опять предстоит работа –
Значит на мины, мой мальчик, опять на мины!
Мы кормили птиц на крыше –
Мы бросали, птицы ели.
Беды все мои неслышно
Улетели, улетели!
По нагретому железу
Клювом голуби стучали,
И судьбы моей болезни
Улетали, улетали...
Это птицы все заботы
Словно крошки подметают.
И на птичую работу –
Улетают, улетают!
День окончен, небо в птицах,
Все сложилось – мы успели,
Только ночью нам приснится:
Полетели, полетели!..
Семь минут
На фарфоровой тарелке – яблоко и сигарета
Свет в прихожей не погашен. Утро, нега
На часах замерзли стрелки,
И на них, пока что, лето
Только город разукрашен пудрой снега
Подступило ненастье,
До прощания – две затяжки,
Только вот оно счастье –
Встретить утро в твоей рубашке
Семь минут
До того, как будильник расплачется,
Семь минут
До охрипшего слова: «Привет!»
Стерегут
Наши ангелы
В точке назначенной
Мной отмоленный честно
Рассвет
Никого не выбирала, просто так – упала в омут,
Для болезни сладким хмелем – мало надо
Умирала, воскресала,
Приручала счастье к дому,
Вкусу горькой карамели стала рада
Вечера у порога –
Ожиданием нараспашку
Мне ведь надо немного –
Встретить утро в твоей рубашке
В стране расколотого льда,
На лезвии холодной бритвы,
Мы, забываясь иногда,
В своем озябшем «никуда»,
Читаем старые молитвы.
И меж ладоней тает лед,
Но, на беду, его так много,
Что сердце, кажется, затрет,
Да и молитва не дойдет,
До ожидающего Бога.
И ледяные жернова
Хотят последнее разрушить.
Лишь что-то теплится едва,
Мешая потерять права
На заблудившуюся душу.
Хрустит замерзшая беда,
Но, то ли водку, то ли прану,
Нальет Неведомый туда,
В страну расколотого льда,
На дно огромного стакана.
В чужом лесу и волк – овца,
Таков закон, и точка!
Зверь выбегает на ловца
Быстрее в одиночку.
Овраг, излучина реки,
Деревья – все другое.
Лес сам загонит под флажки
Незваного героя.
И для удачи – ничего.
Какой ни есть матерый,
Чужая стая для него
Страшнее гончей своры.
У них – свои устав и прыть,
И хоть лети, как птица –
Загривок некому прикрыть,
Но есть, кому вцепиться.
И болью пьяного от ран
Тропа в тупик заманит.
И разве что «не твой» капкан,
Твоим охотно станет.
И за секунду до конца
С тобою мысль растает –
В чужом лесу и волк – овца.
Не уходи из стаи.
Зажгу под саксофон свечу,
И на колени – тихо, вольно…
Молитвы терпкие шепчу,
Губами скрипок канифольных.
О том, что все-таки дано,
Услышать, как летит на волю,
Святое чистое «Оно»,
Исполненное в трех бемолях.
И даже выжить удалось
С душой уставшего гобоя,
И сердцем, прорванным насквозь,
Слегка надтреснутой трубою.
Рыжий ангел
Не высок в небесном ранге,
Но всегда других важней,
Ходит ангел, рыжий ангел –
Генерал любви моей.
Из небесной вынув клети,
Счастье выдаст не взаём.
Мы с тобой под ним, как дети,
Взявшись за руки, живем.
Я держу, от ветра пряча,
Сердце рыжее в руке.
И оно как в детстве скачет
Жеребенком на песке.
Искры рыжие таятся
В глубине зеленых глаз.
Жизнь готова состоятся,
Но слегка боится нас.
Ну и пусть. Спасибо Богу,
Подарил, на много лет,
Рыжий ангел нам в дорогу
На двоих один билет.
Утром в мир открою двери.
Здравствуй, Ангел, это я!
Бережет, хранит и верит
Рыжая любовь моя.
Длинные одежды
Сшей мне длинные одежды,
Но не саван, и не тогу.
Проскользну я где-то между
Этих правил, понемногу.
Сшей мне новую рубаху,
С рукавами, как дорога.
В ней, без боли и без страха,
Успокоюсь, слава Богу!
И в смирительном убранстве,
Как жених к своей любимой,
В закольцованном пространстве
Я пройду, но только – мимо.
Мимо слов и мимо точек –
Нету лжи, а с ней надежды.
Я стираю между строчек
Эти длинные одежды.
С удивлением невежды
Я смотрю, и мне неловко…
Шьют мне длинные одежды,
Получается – веревка.
Прикосновение
Прикосновение во сне
К несуществующему рядом –
Под утро ночь подарит мне,
За день короткую награду.
Я все пойму и все найду,
Я все исправлю и исполню.
Я разолью во сне беду,
А чашку молоком наполню.
И станет просто и легко,
Хранить, и не терять вовеки.
И кто-то выпьет молоко,
И благодарно дрогнут веки.
Как станет весело смотреть
На несерьезные ошибки!
И распахнувшись, неба клеть
Напишет звездами улыбку.
А утром – братья сквозняки,
А днем – обычные заботы.
Жизнь раскроится на куски,
И всем раздаст другие ноты.
Опять застынет ночь в окне,
И вроде лучшего не надо,
Чем прикоснуться вновь во сне
К несуществующему рядом.
Не всем генералам посвящается…
Есть генералы и генералы.
Господин генерал, а слабО застрелиться?
И за меньшее пулей ломали висок.
Понимаю, награды, бабло и столица,
Не пускают с наганом в ближайший лесок.
Утром в сердце скребет – вроде что-то неладно,
Но под хор прихлебателей и болтунов,
Загибается совесть в угаре парадном,
Под трезвон поминальный пустых орденов.
На чеканном лице напрягаются вены,
То ли вспомнить, пытаетесь, то ли понять.
Но, увы, разучились в страстях невоенных
Одинаково – чувствовать и воевать.
Как там, в детстве, мечталось? – сверкающий витязь!
Но болото доспехи сумело сожрать.
Вы боитесь, боитесь, боитесь, боитесь –
Оступиться, не выгадать и потерять.
По бумажным штабам разворованных армий
Вы прошли, подымаясь по лесенке ввысь,
Ублажая надменных, тупых и бездарных,
Но вполне облеченных погонами крыс.
На высоком, и вроде заслуженном месте,
В окружении из убежденных лжецов,
Оказалось так просто жонглировать честью,
Имитацией дел, и судьбою бойцов.
Он ведь видит ночами их серые лица,
И тогда тошнотой подступает тоска…
Застрелиться? О чем вы? Он просто боится
Что его, ни дай Бог, отлучат от куска.
Здесь дожди и обстрелы, куда ж тут деваться?
И занозою мысль беспокоит одна –
Генералы забыли, что значит стреляться –
Значит, долгою будет любая война.
Меж фонтанов и каналов,
Заблудилась память где-то,
Меж соборов и вокзалов
Посреди другого лета.
Я смотрю в другую воду,
В облака смотрю другие.
Возврати мою свободу
Межвременья ностальгия.
Зябко сердце город стиснет,
Отпусти, на волю мне бы!
Шпиль над волнами повиснет
Указателем на небо.
Отразился в небе город,
В центре мы – как на картине.
Белой ночью льет за ворот,
В цепкой улиц паутине.
Смотрит медными глазами,
Смотрит в сердце, ждет признанья.
Все ему понятно с нами,
Все, от мысли до желанья.
В куполах мигнет надежда –
Город добрый, он исполнит.
Счастье будет где-то между
Двух мостов, святым и полным.
Песня на слова Глеба Бабича "Семь минут" (музыка В. Коваль, исп. Дуэт "Не уходи")